насрано 34617 раз:
[0][1][2][3][4][5][6][7][8][9][10][11][12][13][14][15][16][17][18][19][20][21][22][23][24][25][26][27][28][29][30][31][32][33][34][35][36][37][38][39][40][41][42][43][44][45][46][47][48][49][50][51][52][53][54][55][56][57][58][59][60][61][62][63][64][65][66][67][68][69][70][71][72][73][74][75][76][77][78][79][80][81][82][83][84][85][86][87][88][89][90][91][92][93][94][95][96][97][98][99][100][101][102][103][104][105][106][107][108][109][110][111][112][113][114][115][116][117][118][119][120][121][122][123][124][125][126][127][128][129][130][131][132][133][134][135][136][137][138][139][140][141][142][143][144][145][146][147][148][149][150][151][152][153][154][155][156][157][158][159][160][161][162][163][164][165][166][167][168][169][170][171][172][173][174][175][176][177][178][179][180][181][182][183][184][185][186][187][188][189][190][191][192][193][194][195][196][197][198][199][200][201][202][203][204][205][206][207][208][209][210][211][212][213][214][215][216][217][218][219][220][221][222][223][224][225][226][227][228][229][230][231][232][233][234][235][236][237][238][239][240][241][242][243][244][245][246][247][248][249][250][251][252][253][254][255][256][257][258][259][260][261][262][263][264][265][266][267][268][269][270][271][272][273][274][275][276][277][278][279][280][281][282][283][284][285][286][287][288][289][290][291][292][293][294][295][296][297][298][299][300][301][302][303][304][305][306][307][308][309][310][311][312][313][314][315][316][317][318][319][320][321][322][323][324][325][326][327][328][329][330][331][332][333][334][335][336][337][338][339][340][341][342][343][344][345][346][347][348][349][350][351][352][353][354][355][356][357][358][359][360][361][362][363][364][365][366][367][368][369][370][371][372][373][374][375][376][377][378][379][380][381][382][383][384][385][386][387][388][389][390][391][392][393][394][395][396][397][398][399][400][401][402][403][404][405][406][407][408][409][410][411][412][413][414][415][416][417][418][419][420][421][422][423][424][425][426][427][428][429][430][431][432][433][434][435][436][437][438][439][440][441][442][443][444][445][446][447][448][449][450][451][452][453][454][455][456][457][458][459][460][461][462][463][464][465][466][467][468][469][470][471][472][473][474][475][476][477][478][479][480][481][482][483][484][485][486][487][488][489][490][491][492][493][494][495][496][497][498][499][500][501][502][503][504][505][506][507][508][509][510][511][512][513][514][515][516][517][518][519][520][521][522][523][524][525][526][527][528][529][530][531][532][533][534][535][536][537][538][539][540][541][542][543][544][545][546][547][548][549][550][551][552][553][554][555][556][557][558][559][560][561][562][563][564][565][566][567][568][569][570][571][572][573][574][575][576][577][578][579][580][581][582][583][584][585][586][587][588][589][590][591][592][593][594][595][596][597][598][599][600][601][602][603][604][605][606][607][608][609][610][611][612][613][614][615][616][617][618][619][620][621][622][623][624][625][626][627][628][629][630][631][632][633][634][635][636][637][638][639][640][641][642][643][644][645][646][647][648][649][650][651][652][653][654][655][656][657][658][659][660][661][662][663][664][665][666][667][668][669][670][671][672][673][674][675][676][677][678][679][680][681][682][683][684][685][686][687][688][689][690][691][692][693][694][695][696][697][698][699][700][701][702][703][704][705][706][707][708][709][710][711][712][713][714][715][716][717][718][719][720][721][722][723][724][725][726][727][728][729][730][731][732][733][734][735][736][737][738][739][740][741][742][743][744][745][746][747][748][749][750][751][752][753][754][755][756][757][758][759][760][761][762][763][764][765][766][767][768][769][770][771][772][773][774][775][776][777][778][779][780][781][782][783][784][785][786][787][788][789][790][791][792][793][794][795][796][797][798][799][800][801][802][803][804][805][806][807][808][809][810][811][812][813][814][815][816][817][818][819][820][821][822][823][824][825][826][827][828][829][830][831][832][833][834][835][836][837][838][839][840][841][842][843][844][845][846][847][848][849][850][851][852][853][854][855][856][857][858][859][860][861][862][863][864][865][866][867][868][869][870][871][872][873][874][875][876][877][878][879][880][881][882][883][884][885][886][887][888][889][890][891][892][893][894][895][896][897][898][899][900][901][902][903][904][905][906][907][908][909][910][911][912][913][914][915][916][917][918][919][920][921][922][923][924][925][926][927][928][929][930][931][932][933][934][935][936][937][938][939][940][941][942][943][944][945][946][947][948][949][950][951][952][953][954][955][956][957][958][959][960][961][962][963][964][965][966][967][968][969][970][971][972][973][974][975][976][977][978][979][980][981][982][983][984][985][986][987][988][989][990][991][992][993][994][995][996][997][998][999][1000][1001][1002][1003][1004][1005][1006][1007][1008][1009][1010][1011][1012][1013][1014][1015][1016][1017][1018][1019][1020][1021][1022][1023][1024][1025][1026][1027][1028][1029][1030][1031][1032][1033][1034][1035][1036][1037][1038][1039][1040][1041][1042][1043][1044][1045][1046][1047][1048][1049][1050][1051][1052][1053][1054][1055][1056][1057][1058][1059][1060][1061][1062][1063][1064][1065][1066][1067][1068][1069][1070][1071][1072][1073][1074][1075][1076][1077][1078][1079][1080][1081][1082][1083][1084][1085][1086][1087][1088][1089][1090][1091][1092][1093][1094][1095][1096][1097][1098][1099][1100][1101][1102][1103][1104][1105][1106][1107][1108][1109][1110][1111][1112][1113][1114][1115][1116][1117][1118][1119][1120][1121][1122][1123][1124][1125][1126][1127][1128][1129][1130][1131][1132][1133][1134][1135][1136][1137][1138][1139][1140][1141][1142][1143][1144][1145][1146][1147][1148][1149][1150][1151][1152][1153][1154][1155][1156][1157][1158][1159][1160][1161][1162][1163][1164][1165][1166][1167][1168][1169][1170][1171][1172][1173][1174][1175][1176][1177][1178][1179][1180][1181][1182][1183][1184][1185][1186][1187][1188][1189][1190][1191][1192][1193][1194][1195][1196][1197][1198][1199][1200][1201][1202][1203][1204][1205][1206][1207][1208][1209][1210][1211][1212][1213][1214][1215][1216][1217][1218][1219][1220][1221][1222][1223][1224][1225][1226][1227][1228][1229][1230][1231][1232][1233][1234][1235][1236][1237][1238][1239][1240][1241][1242][1243][1244][1245][1246][1247][1248][1249][1250][1251][1252][1253][1254][1255][1256][1257][1258][1259][1260][1261][1262][1263][1264][1265][1266][1267][1268][1269][1270][1271][1272][1273][1274][1275][1276][1277][1278][1279][1280][1281][1282][1283][1284][1285][1286][1287][1288][1289][1290][1291][1292][1293][1294][1295][1296][1297][1298][1299][1300][1301][1302][1303][1304][1305][1306][1307][1308][1309][1310][1311][1312][1313][1314][1315][1316][1317][1318][1319][1320][1321][1322][1323][1324][1325][1326][1327][1328][1329][1330][1331][1332][1333][1334][1335][1336][1337][1338][1339][1340][1341][1342][1343][1344][1345][1346][1347][1348][1349][1350][1351][1352][1353][1354][1355][1356][1357][1358][1359][1360][1361][1362][1363][1364][1365][1366][1367][1368][1369][1370][1371][1372][1373][1374][1375][1376][1377][1378][1379][1380][1381][1382][1383]

гетшеет

гетшеет

гетшеет

бгг )
ладнауш таку шыбыть
вод вам новэгодная крысещка беспесды с необнажёнными прелестями

гетшеет

а уж кто ищщет, тот обрящщет
https://e621.net/post/show/2101588

когда болезнь болезнь болезнь, а не как там бывает у меня

ГЛАВА 13. СОВЕТ ПОД ЗЕМЛЕЙ
Электричества не хватало. Пришлось отключить половину потолочных светильников – через один – поэтому платформа казалась полосатой.
Люди появлялись поодиночке и небольшими группами, платформа заполнялась толпой. Эжену-Оливье подумалось, что эта толпа похожа чем-то на ту, что лет двадцать пять назад заполняла ее в ожидании поездов. На давнюю толпу, а не на ту, что колышется сейчас совсем недалеко, на платформах действующих станций. В ней не скользили восставшими из могилы трупами в саванах женщины, не мелькали фески и зеленые мужские головные уборы. Вместо всего этого – свежие девичьи лица, благородные женские, гладко выбритые подбородки мужчин. (Ну, это уж давно, как только ваххабиты пришли к власти, среди французов в бороде можно увидеть только коллаборациониста. Как-то вдруг все припомнили, что Карл Великий и тот брился.)
Французы, здесь все были французы, не бывшие, настоящие. В том числе и эта вот юная негритянка в длинной черной юбке плиссе, грациозно кутающая тонкие плечи в кружевной черный шарф. На шее, слишком для этой шеи тяжелый, висел крест – не старинный, но старый, какое-нибудь бабушкино наследство. Эжен-Оливье несколько раз встречал эту девушку в Пантенском гетто и хорошо помнил – ведь негров в гетто мало. Разве что всякие вудyисты, ну так тех сразу видно. Помнить помнил, а вот не знал, что она христианка, вообще не знал, что христиане есть. Одну ли ее он сейчас увидит заново?
Девушка, узнавая, мимолетно улыбнулась Эжену-Оливье и, осторожно пробираясь между скамьями в никак не подходящих для мокрого подземелья туфельках, направилась к, видно, подругам, одна из которых махала издали рукой.
– Это Мишель. Она – крутая девчонка, собирается в монахини, в кармелитки. Есть ведь еще в Пиренеях один Кармель. Представляешь, ее предки были в Габоне духовными детьми самого Монсеньора! То есть еще, когда он простым миссионером был.
Сердце упало куда-то, свистнув на лету. Рядом с Эженом-Оливье стояла Жанна, сияющая, судя по всему, весьма довольная жизнью, или собой, или всем разом.
– Привет, – Эжен-Оливье с досадой ощутил, что заливается краской. Сколько раз за эти дни он воображал еще одну встречу с Жанной, а вот теперь не знает, куда себя деть. – Вот уж не думал, что тебя здесь встречу.
– Вот как? – удивилась девушка. – Весь честной народ собирается, а меня не будет? За что ж такое исключение?
– Да нет, я не в смысле, что исключение, просто забыл, что ты можешь тут быть, – провалиться сквозь землю не представлялось возможным, они ведь и без того были под землей. Идиот, ну какой же он идиот! Боялся открыть, что только этого и ждал, и брякнул, что ему, значит, вообще до нее дела нету. Так она и решит теперь, и забудет про него на фиг. Что его вообще дернуло обсуждать, ожидал он, не ожидал… Надо было лучше сразу небрежно заговорить о чем-нибудь интересном, как ему и мечталось… Только куда, на фиг, провалились все эти сто раз перебранные интересные темы для разговора с девушкой?! В голове – шаром покати.
– Ты хоть знаешь, чего сейчас будет? – Она, по крайней мере, вроде бы не обиделась.
– Да, по-моему, никто толком не знает. Даже Свазмиу, Бриссевиль и Ларошжаклен. – Эжен-Оливье знал, что все три командующих Парижским отделением Маки должны быть где-то здесь, на этой платформе, но видел покуда только Филиппа-Андре Бриссевиля, даже и при дневном свете бескровно бледного из-за больных легких. Сейчас, в подземелье, он выглядел в свои тридцать пять лет и зовсе пятидесятилетним. Эжен-Оливье не наверное слышал давнюю историю, связанную с тем, что ваххабиты пытались обнаружить его присутствие в одном из многочисленных домовых тайников, пустив очень болезненный ядовитый газ. Вроде бы в тайнике нашлась бутылка минеральной воды, которую Бриссевиль понемножку выливал на платок, защищая рот и нос. Это помогло ему удержаться от криков боли и пересидеть охотившихся. Но калекой он остался навсегда и не мог прожить месяца без триамцинолона, который колол неимоверно большими дозами. Хуже всего было то, что добывать лекарства макисарам никогда не удавалось регулярно. Что творилось с Бриссевилем в периоды таких вынужденных перерывов, знала по-настоящему скорее всего только его жена Мари.
Темноволосый и тонкий, он внимательно рассматривал что-то на экранчике карманного компа, стоя шагах в тридцати от них.
– Ух ты, гляди! – Жанна ощутимо пихнула Эжена-Оливье локотком. – Чего это Софи Севазмиу с каким-то гадом треплется?
Следуя за взглядом девушки, Эжен-Оливье поднял глаза. София Севазмиу сидела на самой верхней ступени лестницы, некогда выходившей в город. На несколько ступеней ниже перед ней стоял Ахмад ибн Салих, несомненно он, ошибиться было невозможно.
– И вообще зачем он здесь? – продолжала недоумевать Жанна. – Хотя не факт, конечно, что он выйдет отсюда в той же комплектации, что и заходил. Ведь гад же, погляди, я их морды влет вычисляю!
– Да это какой-то непростой гад, с наворотом, – Эжен-Оливье, тем не менее, не мог оторвать глаз от Софии, разговаривавшей с арабом. На ее губах играла улыбка, та, какую он ни с чем не мог спутать – дружеская, открытая, одобряющая улыбка. У нее может быть тысяча причин говорить с арабом, даже разрешить ему появиться здесь, на то она и Софи Севазмиу. Но у нее не может быть ни единой причины улыбаться ему как своему. И это не игра, бывают вещи, которые при всем желании невозможно сыграть. Когда она так вот улыбается, на самом деле одними только уголками губ, в её глазах играют огоньки маленьких свечей. Да что же, черт побери, происходит?! София между тем выбивала папиросу из своей неизменной коробочки «Беломорканала».
– Трудно сбросить маску, которая приросла даже не снаружи, а изнутри. Очень трудно, Софья, – Слободан, в простой полотняной куртке и коричневой сорочке с мягким воротом, сейчас был вовсе не похож на араба. Но даже не отсутствие восточной кичливой роскоши в одежде было тому причиной. Выражение его лица странным образом перебарывало черты. – Но все-таки я хотел спросить у Вас… Не знаю даже, с чего начать.
– Вы начали с того, что произнесли мое имя по-человечески, – София Севазмиу усмехнулась. – Иной раз это несказанно приятно слышать, хотя бы разнообразия ради. Давайте вообще говорить по-русски, по-русски вообще любые вопросы легче идут, как под водку.
– Я люблю можжевеловую, – Слободан говорил по-русски без акцента, но несколько напряженно, лишенным модуляций голосом. – Тьфу, невозможно странное ощущение. Сто лет не говорил, даже во сне. Софья, почему Вы здесь?
– Здесь в метро? Здесь в Париже? – глаза Софии смеялись.
– Вы поняли меня, вижу, что поняли. Тех, кто лишил Вас детства, европейцы называли «повстанцами», «борцами за свободу». Этих храбрых бойцов против беременных женщин и школьников они отказывались признать террористами. Они давали им убежище, они разводили этих змей целыми питомниками.
Недоумевал не только Эжен-Оливье. Многие из макисаров, не скрывая оторопи, поглядывали на Софию Севазмиу, беседующую на каком-то немыслимом языке с еще менее мыслимым здесь арабом.
– Ведь и в России всякой мрази хватало, – улыбнувшись пойманному в одном из взглядов удивлению, проговорила София. – Едва ль Вы знаете, был в России такой правозащитник, Кузнецов. Я один раз с ним встречалась в детстве, но я тогда еще мало знала, это было сразу после плена. Знай я уже тогда, клянусь, я бы глаза ему вырвала, никакие взрослые б меня не оттащили. В начале девяносто пятого года, ну, это-то Вы должны знать, штурм Грозного, этот предатель пролез к солдатам. Кричал – я правозащитник Адам Кузнецов, я даю свое слово, сложите оружие, и вас вывезут отсюда! (Факты взяты из документального фильма «Чеченский капкан», Ren ТВ, 2004.) Зачем вам эта война, зачем вам быть оккупантами, гибнуть ради неправого дела! Вы подумайте, Слобо, кому он это говорил? Девятнадцатилетним мальчишкам, но даже не в возрасте дело. Мы с Вами, я думаю, и в шестнадцать бы такого уже не проглотили. А они были зеленые, совсем зеленые. Без опыта жизни, без идеологии, они ведь кончали школу, когда рушилась Империя. Даже если кто из них учился, а не в потолок плевал, ну что он мог прочесть по перестроечным учебникам о Ермолове? И они поверили, сложили оружие. Ну как было не поверить такому доброму дедушке? Самое обидное – уже через несколько месяцев черта бы с два у него этакий номер прошел. Они с какой-то немыслимой быстротой сделались солдатами. Национального еще не было, но каждый нажил свое. Кто понял, что крест не просто так, как тот парнишка-мученик, что со мной сидел несколько дней. Кто стал за друзей мстить. Ничего бы у него не вышло, даже через месяц!
– Их всех убили? – Слободан уже сам был не рад, что подбросил дров в этот черный огонь, полыхающий сейчас в глазах Софии. Лучше было ее не трогать, в конце концов какое у него на то право?
– Если бы! – с мукой произнесла женщина. – Если бы, Слобо! Господи, что с ними делали! Насиловали, отрезали уши, носы, выкалывали глаза, отрезали гениталии. И все это – под хохот, на манер афганской игры в конный футбол живым бараном.
– Я знаю, как они это обыкновенно делают, – на щеках Слободана играли желваки. – Я родился в Косово.
– Я догадалась. Одним словом, куда большинство ребят потом сгинуло, никому и неизвестно. Но изрядную часть они вернули федералам, потом. В порядке, так сказать, акции устрашения. Некоторые умерли от издевательств довольно скоро, другие еще долго догнивали по психушкам. Сами понимаете, ему-то «мальчики кровавые в глазах» потом не являлись! Хотя сдох он своеобразно. Шел по дачному поселку вечером. Навстречу молодой парень, глаз закрыт повязкой, уха нет. И вокруг никого. Так правозащитник героический завизжал как баба, попятился сперва с криками «Я ни при чем, мне самому обещали, я ни при чем!!», потом повернулся да бежать… Нашли его уже на ступеньках платформы. Так мчался, что сердце лопнуло. А парень-то был горняк, пострадал от несчастного случая. Даже не понял, что за дедуган от него деру дал и почему. Смешно. Но это много потом было, лет через пятнадцать. Так что сволочи, что их поддерживала, и в России хватало, Слобо.
– Верно. Только проплачивали всю эту мерзость здесь, в Европе. Ну, в Штатах еще, само собой. Кто верил, кому было наплевать. Знаете, Софья, в годы войны наши взяли в плен трех американских солдат. Вообще, конечно, удивительно, что хоть кого-то взяли, при их трусости в ведении той войны. Ох, сколько воя было, Америка украсилась желтыми ленточками по самое некуда! И наши дали слабину, вернули «героев». А знаете, что бы я сделал?
– Что-что, – София передернула плечами. – Ну, подарили бы каждому по маленькому кусочку свинца на памятный брелок.
– А вот и не угадали, – Слободан рассмеялся. – Не стал бы я убивать сопляков, они же не албанцы. Я бы не пожалел затрат, приставил бы к ним охрану, обязав разбирать завалы после их собственных бомбежек. Заставил бы их собственными руками вытаскивать из руин каждое обгоревшее тельце сербского ребенка. Ну а потом я их тоже отпустил бы. Вдруг бы хоть у одного проснулась совесть, хоть один бы заговорил там, у себя.
– Но в Европе все же были те, кто говорил. Даже среди общественных деятелей были.
– По пальцам перечесть. Софья, я ведь читал о Вас в книге документов по делу Дудзахова. В его-то личный карман и предназначался выкуп за Вас. Я знаю, что здесь, в Европе, сперва в Стокгольме, потом в Лондоне, Вы, подросток, тщетно пытались добиться, чтобы Вас выслушали. И еще много чего читал, там же. Скажите, разве можно простить европейцам их тогдашнее покровительство исламскому злу в Чечне, лишь бы развалить Россию?
– Боюсь, что невозможно, – София улыбнулась.
– Но Вы, Вы – простили.
– Простила? – переспросила София, выбивая из коробочки неизменную папиросу. – Не знаю даже, как-то не задумывалась над этим. Я здесь просто потому, что теперь я здесь нужна.
– Вы – фантастическая женщина, Софья. Я бы так не смог, я не прощаю европейцев, каждый день не прощаю. Мне нет дела до их беды, они сами сеяли зубы дракона.
– Только не вешайте мне лапшу на уши, что смоетесь до заварухи, Слобо.
– Останусь. Но не ради них, просто я слишком долго притворялся. Безумно хочется взять в руки автомат и направить его на мусульман. Вы даже представить себе не можете, сколько смертельного желания скопилось в моей душе за годы лицедейства.
– Я-то жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывала, так? Где уж мне представить.
Они совсем молодо рассмеялись, глядя друг другу в глаза.
– Ну, не стоит себя демонизировать. Вы последние полвека не только в стрельбе упражнялись, я так понимаю. Разве не Вы сотрудничали вместе с мужем, изменяя информационную панораму? Он ведь очень многое успел сделать.
– Ну, это началось еще задолго до меня, – усмехнулась София. – Задолго до нашего знакомства. Лучшим другом мужа на факультете филологии, он ведь всерьез предполагал посвятить свою жизнь творчеству Еврипида, еще с первого курса стал Ваш соотечественник, Веселан Янкович. Как православный, Леонид, конечно, многое знал и прежде такого, о чем европейцы слыхом не слыхивали. Но все-таки эта дружба на многое открыла ему глаза. Каникулы он, само собой, еще со школы проводил в Европе, и не только на модных курортах. Молодежь больше всего болтает о глобальных проблемах мироустройства, это черта возраста, у большинства проходящая без следа. И очень скоро его стало раздражать в многочисленных английских, французских, немецких приятелях и подружках, что, едва речь зайдет о Балканах, все эти высокоинтеллектуальные индивидуальности делаются одинаковы, словно цыплята из инкубатора. Убогий набор либеральных стереотипов, дремучее невежество по части фактов. Сперва Леонид спорил ночи напролет о конфликте цивилизаций в спортивных лагерях и дискотеках, но потом стал понимать, что всех не переспоришь. А он такого не любил. Так и слепилась между делом, а вернее сказать между филологическим бездельем, идея собственного издательства. Это было издательство документальной литературы «Электра».
– Я прекрасно помню эти книги на дешевой бумаге, в мягких обложках. С логотипом в виде девушки в лохмотьях. Мне эти издания часто попадались.
– Немудрено. За восемь лет его существования вышло очень много дельного. Сразу было взято за установку, что книги будут выходить не только на греческом, но и на нескольких европейских языках. И они пошли на французском, на немецком, на английском конечно, хотя в первый же год их запретили продавать во Франции, а во второй год – также и в Великобритании с Германией. На испанском книги «Электры» стали выходить уже после их официального запрета, так сказать запрета превентивного. Невелика печаль! Кому было надо, те превосходно все покупали в Афинах. «Книжный туризм», как тогда шутили сотрудники издательства. Ну а кто пошел работать в такое издательство? Кто нес туда рукописи? Документы, аналитику? Как такие писатели добывали свои документы, где набирались ума для своей аналитики? «Электра» скоро, очень скоро сделалась магнитом. Ну а там все пошло само собой, открыть фонд-другой при издательстве, направить туда и сюда медиков, словом, сперва официальная деятельность, а потом и не вполне официальная параллельно.
– Чревато, однако. Две стороны медали.
– Вот именно. С одной – без издательской деятельности «Электры» никогда бы не возникло такой концентрации блестящих сил в одном месте, с другой – подобное издательство было уж слишком прозрачным покровом. Либералы угадывали очертания скрытых под ним предметов, не утруждая себя доказательствами. Впрочем, честно говоря, они и не ошибались. Ну а мы познакомились, когда уже все это работало.
София улыбнулась одними глазами, вспомнив, как, едва успев накинуть полотенце на голову, выскочила из душа открывать дверь. Не страшно, ведь это тоже молодая женщина, да и к тому же не слишком пунктуальная: договаривались на два, а сейчас без десяти. Но вместо молодой женщины на пороге стоял парень.
– София Гринберг? – он белозубо улыбнулся, словно не замечая полотенца и халата.
– Стойте, где стоите! – Соня отпрыгнула назад. Тьфу, револьвер-то в комнате, в чемодане. – Я ждала женщину.
– Вы ждали Милану Младич, – он тем не менее остановился в дверях. – Я тоже ждал, что она будет сегодня работать с Вашими материалами. Но вместо этого она рожает. Спасибо, хоть позвонила перед тем, как ложиться в клинику. Сорок минут назад. Разрешите, все же, представиться. Леонид Севазмиос, ведущий галерный раб издательства «Электра».
– Проходите, – полотенце упало на плечи, и она небрежно встряхнула холодными сосульками волос. Он ей не слишком понравился, по одежде – «мажор», как называли таких вот в ее школьные годы. Сложно сказать, что это такое. Пожалуй, мажор – это тот, на кого смотришь летом и знаешь, что зимой он непременно влезет в кашемировое пальто. И у этого как пить дать в шкафу висит. Кроме того, он был смуглозагорелым, кареглазым, темноволосым. Соню же всегда тянуло к блондинам, на худой конец ей могли нравиться русые и рыжие, хотя она и не знала наверное, что это: вопрос вкуса или бесознательная самозащита психики. И слишком он казался жизнерадостным, слишком веселым. Нет, Леонид Севазмиос с первого взгляда ей не понравился. Однако все то, что она знала о нем, следовало честно признать, говорило в его пользу. А честность в ту пору была для Сони ключевым словом, почти фетишем.
– Я сейчас! – крикнула она уже из ванной, запрыгивая в джинсовый комбинезон. – Выпьете чаю?
– Нет! – прокричал гость из комнаты. – Я пью только копченый «Лапсунг Сушонг» фирмы «Ньюбай», а у Вас его нету! У Вас наверняка только какой-нибудь «Пиквик» в пакетиках, хорошо, если без бергамота. Кофе я тоже не буду, Вы его не умеете варить. Женщины вообще ужасно варят кофе.
– По-моему, я не выражала намеренья варить Вам кофе, – Соня извлекла из ящика стола заранее записанный CD. – Здесь все, что может понадобиться. Мои показания, которых мне не дали озвучить на процессе. Отказ в визе США, дальние родственники отца хотели меня положить там в клинику психологической реабилитации. Но американские власти сочли нежелательным въезд в страну тринадцатилетнего ребенка, пострадавшего от чеченских сепаратистов. Свидетельства врачей, ну о том, как меня искалечили. Последнюю фразу она произнесла небрежно, она всегда говорила только так, опережая возможную реакцию сострадания.
– Этот материал просто руки обжигает, – он сделался серьезен. – Читали, какая вакханалия идет в газетах? Особенно в английских, «Спустя десятилетие рука Кремля дотянулась до чеченского повстанца». Не хило? Попадаются фразы еще прикольнее, могу переслать по мылу.
– Я все это читала.
– Ну да, я должен был сообразить, конечно, Вы отслеживали. Ничего, книжица о его подвигах будет хорошим осиновым колом в могилу. А выпустить постараемся как можно скорей, даже несмотря на свинью, которую лично мне подложил младенец Миланы. Только вот что, София… Давайте, я Вам сообщу, когда книга выйдет. Они ведь ведут следствие, с них станется начать дергать всех, кто имел к бедняжке убиенному «личные счеты». Лучше Вам в это время не быть в Европе. Они же идиоты, абсолютные идиоты.
– Ну, если они начнут дергать меня, это не будет таким уж абсолютным идиотизмом. Ведь я-то его и убила.
Спустя годы Соня так и не сумела понять, отчего, в первый и последний раз в жизни, так феерически глупо себя повела. Она превосходно знала уже, что даже проверенным людям, вызывающим абсолютное доверие, следует говорить только то, что нужно для дела. А легкомысленный облик Леонида противоречил серьезным фактам, которые ей были о нем известны, и это вызывало неприятную двойственность. Даже абсолютного доверия не было. Так почему же тогда? Предчувствие? Нет, в мистику она не верила.
Провисло неловкое молчание. Он смотрел на нее спокойно и пристально, и его глаза, светлокарие, с медовым отливом, медленно темнели.
– Как сказано в одной из ваших русских книг, – наконец заговорил он, – «Королева, а зачем же было самой-то трудиться?» Я ее, кстати, читал во французском переводе, мне говорили, он лучший.
– Терпеть не могу Булгакова, – поморщилась Соня. – У него вместо военных какие-то урожденные пенсионеры. Надо страну спасать, а они сидят и вздыхают – ах, как хорошо дома под абажуром чай пить!
– «Пиквик» в пакетиках. Кстати, вот чего Вы могли бы мне предложить, так это стакан минеральной воды. Лучше с газом, терпеть я не могу этого бонтона, ах, мне только негазированную!
– Послушайте, я Вам сейчас на голову вылью этот самый стакан воды с газом, – рассмеялась Соня.
– Что же, это несколько уравняет наши позиции, – серьезно ответил Леонид. – У Вас, кстати, должны быть хорошие волосы. Только женщины с хорошими волосами не признают фена, остальным-то терять нечего. Хотя это пока умозрительное заключение, сейчас-то то, что у Вас на голове, похоже на крысиные хвосты. Да, и еще о мокрой стихии. Вы Дудзахова загоняли по вашей российской традиции в сортир перед тем, как «замочить»?
– Сортир был занят Агнессой Блектомб. Кстати, она меня может опознать. Так что в Европе я в самом деле сейчас задерживаться не стану. Позагораю немножко на Мертвом море.
– Ох Вы и дура, не в обиду будь сказано. Что, без свидетелей никак нельзя было обойтись?
– Она должна была стать свидетелем. Я ее к этому приговорила. Вместо Страсбургского суда, знаете ли. Должен же кто-то выносить приговоры.
– Ну бред! Приговорили, видите ли, быть свидетелем! Нормальные люди обходятся без свидетелей, люди плохие свидетелей убивают. Но я и подумать не мог, что возможен третий вариант, столь дурацкий.
– Она получила то, что заслужила. А смерти она не заслуживала.
– Где в этом идиотском справочнике аэропорты? – Леонид листал книгу, другой рукой прижимая к уху телефонную трубку. – Ну что Вы стоите, собирайте вещи! Сейчас я сам Вас посажу на самолет, даже не на Мертвое море, а в какую-нибудь Австралию! Или вообще в Катманду, всемирную столицу молодежного движения хиппи в шестидесятых годах прошлого столетия. Да, как у Вас с деньгами?
Соне сделалось вдруг легко, словно она долго волокла тяжеленный саквояж, и вдруг кто-то подскочил, не спрашиваясь, ухватился за вторую ручку.
– Вы сумеете без меня включить в книгу мои документы? – спросила она, хотя на самом деле спрашивала совсем другое: не сочтете ли, что это противоречит моей дурацкой безопасности?
– Ну, всегда же можно уточнить по мылу, – он отложил трубку, неожиданно осторожно коснулся ее руки. – С книгой все будет в порядке, София.
– «Электра», кстати, существовала и после Леонида. Хотя выпускать книги делалось все труднее и труднее, под давлением мусульманских диаспор власти изобретали все новые препоны. Ладно, Слобо, быть может, у нас будет возможность когда-нибудь договорить. Глядите, народ-то подтягивается.
Стало уже очевидным, что импровизированных скамей, о которых позаботились накануне Эжен-Оливье и отец Лотар, никак не хватало. Многие, как и София, рассаживались просто на ступенях.
– Ох ты, ну надо же! Поль! Поль Герми! – воскликнула Жанна, нырнув в толпу.
Эжен-Оливье ощутил странную обиду: Жанна ускользнула сейчас, когда из-за непонятного поведения Софии Севазмиу так тревожно и тоскливо на душе. Зачем здесь этот араб?
– Привет, хотела вот спасибо сказать, – Жанна пробралась-таки к Герми, хотя лавировать в прибывающей толпе было уже непросто. – Я ж просила только номера поменять, а вы еще перебрали по винтику.
– Ну, уж заодно, – ответил Герми весело. Приход сюда, на собрание Маки, необратимо поворачивающий его жизнь в какое-то совсем иное и стремительное русло, дался ему дорого. Но сейчас, будь что будет, он об этом не жалел. – Ты же гоняешь как ненормальная. Профилактика – великая вещь.
– Это точно! – Жанна исчезла, пронырнув под чьим-то локтем.
Посреди платформы, там, где освещение было поярче, несколько человек возводили из фанерных футляров и дощатых ящиков нечто наподобие трибуны. София со своим странным собеседником, Бриссевиль и отец Лотар пробирались к ней с разных сторон.
Некоторые макисары, в особенности из молодежи, смотрели вслед отцу Лотару не менее изумленно, чем другие – на Ахмада ибн Салиха. На сей раз священник был не в предназначенной для выходов в город «рабочей» маскировке, а при полном параде: сутане черным колоколом до полу, в белом воротничке, в биретте с черной кисточкой [40].
– Начинается! – Эжен-Оливье просиял. Жанна вновь стояла рядом.
– Я очень прошу тишины, настоящей тишины! – Ларошжаклен, которого Эжен-Оливье еще не видел среди собравшихся, влез на самый верх шаткого сооружения. – Нас здесь больше пяти с половиной сотен человек, и если не получится добиться хоть какой-то слышимости, то мы собрались в таком количестве абсолютно зря. Микрофонов тут нету.
На мгновение толпа зашелестела еще сильней, словно под пробежавшим ветром. Но очень скоро волнение спало и вправду сделалось довольно тихо.
– Да, во избежание кривотолков! – София подняла руку. – Никаких арабов здесь нет. Этот человек – наш временный союзник из России, Слободан Кнежевич.
– Ни фига себе гад с наворотом, – шепнула Жанна на ухо Эжену-Оливье. Глаза ее сделались совершенно круглыми. – Из России! Это, что ли, там, где сарацин в резервациях держат?
– Ну, не знаю насчет резерваций, – шепнул в ответ Эжен-Оливье. – Но у власти там уж наверное не они, раз Россия для гадов – Дар аль-Харб [41], или, как в газетах пишут, «государство-кафир».
На душе немного отлегло. Никакой он, значит, не Ахмад и не Салих, а нормальный русский шпион. Только… почему же он смотрел тогда с такой злобой?
– С нами сегодня собрались люди от христианских общин, – продолжил Ларошжаклен. – У них главный – преподобный отец Лотар, простите, что уж я так по-простому, но если я правильно понял, все окончательные решения – за Вами?
– Временно, – отозвался священник. – Только временно. Грядущим летом предполагались выборы епископа Парижского. Но, насколько я понимаю, у нас нет сейчас возможности ждать его назначения.
– Ни единого дня, быть может, счет пошел на часы. Итак, нам достоверно известно, что в Париже грядут перемены. Они касаются в равной мере и нас и катакомбников, их даже, пожалуй, больше. – Ларошжаклен замолчал на мгновение, и Эжен-Оливье всеми жилками ощутил, что как раз сейчас и будет сказано самое важное, очень страшное, быть может. – Власти решили положить конец гетто.
Тишина, которую только что старательно поддерживали, вспыхнула и поглотила толпу. Лишних разъяснений не требовалось, все, решительно все было ясным.
41 Дар-алъ-Харб– «Область войны», арабский термин, обозначающий немусульманские страны. Объект завоевания.
– Спокойствие, друзья! – Бриссевилю было трудно повышать голос, и он воспользовался чем-то вроде рупора, сооруженного молотком из кофейной жестянки.
Неужели правда, стучало в висках Эжена-Оливье, неужели правда?… Правда, отвечал странный холод в груди.
– Если терять совсем нечего, значит, уже можно приобретать. Пришел час показать им, что они пока еще не единственные хозяева этого города.
Кто– то показал поднятою рукой, что хочет говорить.
– Если это мятеж, то есть ли в нем смысл? – Говорившего с горечью парня Эжен-Оливье знал только в лицо. – Нет, Бриссевиль, я не против, думаю, никто не против. Все равно без гетто подполью не жить в Париже. Только я все не возьму в толк, что мы можем выиграть, кроме смерти?
– Быть может, когда начнется сумятица, нам удастся вывести подземельями из города тех, кто в гетто, – теперь говорил Ларошжаклен. – Мятеж подтолкнет неверящих в грядущую резню. Для их эвакуации будут сформированы пять отрядов. В то время как остальные…
– Но где?! Откуда мы выступим? – воскликнул кто-то ближе к тупику платформы.
– В Париже есть одно только место, которое можно удержать сколь-нибудь долго с наименьшими потерями, – звучный голос Ларошжаклена легко несся над толпой. – Только одно, но будто нарочно для этого придуманное. Его и легче всего захватить, не придется драться за каждый дом. Ну и некому из сарацин будет особо путаться у нас под ногами. Жилых домов ведь почти нет, одни учреждения. Если выступить ночью, довольно будет всего-навсего перебить охрану. Я, конечно, говорю о Ситэ.
– И оборонять придется всего-навсего девять небольших баррикад, – молодо воскликнул де Лескюр. – Но вот сама станция Ситэ – слабое место, она действующая. Часть солдат придется спустить в тоннели, чтобы обеспечить отход.
– Об этом мы думали, – Анри Ларошжаклен не без удивления покосился на старого катакомбника. – Наших сил хватит на эвакуацию гетто, благо все войска оттуда отведут на осаду Ситэ, на то, чтобы удержать несколько прилегающих к станции Ситэ платформ, и на то, чтобы продержаться до…
– До чего? – резко прозвучал голос отца Лотара. – Вы ляжете безо всякого смысла, друзья.
– Вы против мятежа, Ваше Преподобие? Неужели Вы хотите, чтобы мы оставили тех, кто в гетто, погибать бараньей, бессмысленной смертью?! Вы, христиане, можете принять смерть ради вашей веры, но надо ли забывать о том, что в гетто слишком мало христиан? – Даже в тусклом свете было видно, как побледнело в гневе лицо Ларошжаклена. – Мы, макисары, можем хоть сейчас уйти из Парижа! Но нехристианам, простым французам из гетто, их матерям, женам, детям, им-то ради чего умирать?
– Я не предлагаю бросать их на произвол сарацин, – резко бросил отец Лотар. – У меня сейчас возник другой план. Он лучше этого, поверьте.
– Какой же?
– Уходите немедленно, Вы ведь только что сказали, что это возможно. Уведите отсюда этих мальчиков и девочек, которые так и тянутся к оружию, в провинцию, к границам, чем дальше, тем лучше… А гетто оставьте нам. Нам, христианам. Я помню, я сам говорил совсем недавно, что эвакуировать людей из гетто сложно потому, что человеку свойственно не верить в катастрофу. Но если мы пойдем по домам раньше убийц, Господь даст нам силу убеждения, Его всесильную, а не слабую нашу. Оставьте нам только эвакуаторов.
Эжену– Оливье показалось, будто кто-то расцветил людские лица в два разных цвета, словно линзы фонариков. Те, в которых ярко проступило «да», были несомненно лицами катакомбников, те, в которых зажглось несомненное «нет», принадлежали солдатам Сопротивления.
– Поглядите по сторонам, Ваше Преподобие, – Ларошжаклен, похоже, видел то же самое. – Ваш план был бы хорош… не будь мы также парижанами.
Отец Лотар в самом деле медленно оглядел окружающие лица. Лицо его на глазах темнело.
– В каком-то смысле Его Преподобие прав, – София, так долго молчавшая, вспрыгнула на верхний ящик рядом с Ларошжакленом. – Наш план нехорош.
– Вообще-то это Ваш план, Софи! – Бриссевиль закашлялся – его недоумение было сильнее дыхания. – Разве не Вы его разрабатывали?!
– Я. Но теперь я вижу в нем недостатки.
– И Вы предлагаете его отыграть?
– Зачем? – София беспечно встряхнула тяжелыми волосами, словно не понимая, что взгляды двух с половиной сотен человек прикованы к ней в безумном напряжении. – Я предлагаю его исправить. В исправленном виде он будет значительно лучше, чем план отца Лотара.
– То есть? Объяснитесь, Софи, теперь не время играть в загадки, да на Вас это и не похоже.
– Для того чтобы деморализовать их по-настоящему, одного только восстания мало, – теперь звонкий, с хрипотцой курильщика голос Софии легко заполнил пространство. – Нужна, пусть небольшая, но решительная победа креста над полумесяцем. Ваше Преподобие, как Вы посмотрите на то, чтобы отслужить в соборе Нотр-Дам какую-нибудь мессу?
– Какую-нибудь, это хорошо сказано, Софи, – теплая насмешка в голосе отца Лотара диссонировала с его мгновенно осунувшимся лицом. – Но Вы не понимаете, что это невозможно.
– Возможно.
– Чтобы служить мессу, надо переосвятить храм. Я уже понял, что успею это сделать. Но ведь восстание не будет долгим. А дальше что, Софи? Обречь храм на еще одно поругание? Да можно ли на такое идти, зная, что оно неизбежно?
– Мой дорогой отец Лотар, оно не неизбежно. А вот теперь попробуйте понять то, что я скажу, как следует, все! Мы можем рассчитать наверное, сколько продержим Ситэ. Мы можем решить заранее, сколько народу сможем положить и когда отступим. Но только когда бы мы ни отступили, отступить придется. А значит, они посмеют считать, что подавили мятеж.
– Софи, стоит ли толочь воду в ступе, – нетерпеливо вмешался Ларошжаклен. – Вы же сами говорили, помните? «Мятеж не может кончиться удачей, когда он победит, его зовут иначе». И мы сразу поставили на то, что мятеж все равно будет шоком для них. Большего-то мы все одно сделать не сумеем. И при чем тут крест с мессой, при всем уважении к нашим катакомбникам.
– Спокойствие, Анри. Я просто наконец знаю, что у меня долго бродило в голове, да никак подняться не могло. Дрожжи, я так полагаю, уже не те, лет десять назад я бы сообразила сразу. Мятеж может быть удачен, если задача поставлена так: не продержаться сколько-то, но продержаться до чего-то. До чего-то необратимого. А там уже можно и отступать. Если Ситэ – сердце Парижа, то Нотр-Дам – сердце Ситэ. Вот под Нотр-Дам и надо заточить весь план мятежа, весь план обороны. Так как, Ваше Преподобие, Вы согласны на мессу, после которой у сарацин при всем желании не получится осквернить храм вновь?
– Вы абсолютно сумасшедшая, – отец Лотар поднялся. – Ничего более немыслимого не может родиться в человеческом разуме. Но безумие, вероятно, заразная вещь. Я согласен, хотя есть некоторые условия.
– Ну вот, Софи, теперь-то ты поняла?! – Валери, выскользнувшая из сумрака на освещенную пядь грязного бетона, вдруг обеими руками обняла Софию, крепко сжала, как обыкновенно делают это дети в порыве благодарности за новую игрушку. Эжен-Оливье с Жанной переглянулись, озадаченные и чуть напуганные. Проблеск догадки мелькнул в лице де Лескюра. Изящная негритяночка Мишель скользила ладонью по шее, разыскивая крест – вслепую, потому что глаза ее не отрывались от Валери.
– Да вспомните, как прежние макисары воевали с бошами, – слова Софии падали в гулкое пространство и летели, словно камешки, пущенные над черной водой. Круги расходились от них в темноте, захватывая слушателей. – Вы же крестьяне от природы, французы. Если нельзя, вправду нельзя отнять свою землю у врага, лучше засыпать ее солью. Если враг захватил твой овин, лучше сжечь его. Быть может, довольно захватчику хозяйничать над вашим добром?!
– Ох!! – Жанна даже присела. Ее шепот казался обострившемуся слуху Эжена-Оливье настоящим криком. – Так вот для чего нужен был «пластит-н»! Она это все уже заранее придумала, право слово заранее!
Пожалуй, на этот раз ему не было дела даже до Жанны. Маленький кораблик Ситэ, десятки столетий плывущий по Сене, плывущий, стоя на месте, приякоренный к городу канатами мостов. Всего лишь шесть баррикад, как и сказал де Лескюр. Баррикады – на мостах. Лучшего места не найти, чтобы удержать в руках – до той минуты, когда другой кораблик, кораблик внутри кораблика, Нотр-Дам, не взлетит на воздух.
А что, лучше ему оставаться мечетью Аль-Франкони?
София Севазмиу права, права тысячу раз, одна месса, но эта месса стоит Парижа!
Странно, он не знал раньше, что это за боль. Сердце, что ли? Никогда в жизни не болело.
– Тогда сам взрыв собора и послужит сигналом к отступлению! – воскликнул Ларошжаклен, словно услышал мысли Эжена-Оливье. – Это замечательно синхронизирует действия.
Слова были наконец произнесены.
Странно, но несогласных не было. Казалось, что в современное подземелье метрополитена безмолвно вышли тени из выкопанных совсем рядом, во французской земле, древних оссуариев и крипт, тени предков. Мы возводили храмы не для врага, во славу, а не в поругание христианства, шелестели они. Вы слишком долго считали, что церковь – это всего-навсего творение зодчего. Только поэтому равных нашим зодчим не будет никогда. Очистите Престол Божий хоть так, если уж не смогли иначе, потомки, если наша кровь в ваших жилах, если вы – кость от кости нашей.
– Нотр-Дам стоял веками, – горько бросил еще один, пожелавший взять слово макисар лет сорока. – Это не какой-нибудь там небоскреб двадцатого века. Что же это за взрыв должен быть, чтобы от него действительно ничего не осталось? Даже если на складах наберется довольно взрывчатых веществ, сколько придется их доставлять, как долго закладывать? А если стены им все же останутся, не имеет смысла и затевать все дело.
– Понадобится от пятнадцати до тридцати килограммов, не больше, – теперь руку вскинул похожий на полуоблетевший одуванчик дряхлый старичок-катакомбник. – Это зависит от того, какой силы само вещество. Не забывайте, друзья мои, что это готика, пусть и не самая изощренная. Как бы объяснить… Пуленепробиваемое стекло действительно отбрасывает пули, но есть места, ткнув в которые, его можно сокрушить в порошок одним лишь ударом. Если бы наши зодчие не владели подобными секретами, готика никогда не устремилась бы в небеса…
– Для этого надо знать такие места, что в стекле, что в соборе, – нахмурился Ларошжаклен.
– Так месье Пейран нам их и покажет, – весело ответила София. – Он же архитектор. У Вас ведь найдутся чертежи Нотр-Дам, месье Пейран?
– Конечно, мадам Севазмиу, самые подробные чертежи, – закивал старичок.
– Часа четыре нам понадобится на захват Ситэ. Часов пять, на минирование собора и мессу. Отступление тоже будет проводиться в несколько этапов, покуда одни сворачиваются, другие будут их прикрывать. Мы продержим остров не меньше двенадцати часов. – Ларошжаклен обвел взглядом десятки обращенных к нему лиц. – Кровь будет собираться ручьями и искать стока к Сене, а Сена поднимется. Каждый, кто не видит в себе довольно безумия на участие в этом деле, волен покинуть Париж сейчас. Никто не осудит.
Ни один из собравшихся не поднялся в ответ. Только отец Лотар, отступив от трибуны, о чем-то тихо переговаривался с десятком обступивших его прихожан.
– Оставшиеся получат прямые указания от командиров подразделений. Командиры подразделений останутся проводить тактическое совещание.
– Еще один вопрос, – крикнул отец Лотар снизу, из толпы. – Наши добровольцы еще не распределены по подразделениям.
– Так вы же, катакомбники, не берете в руки оружия, – изумился Филипп-Андре Бриссевиль.
– Ради мессы в соборе Нотр-Дам мы возьмем оружие в руки, – ответил отец Лотар.

ГЛАВА 14. БАРРИКАДЫ
Припарковаться еле удалось: сначала колеса заехали слишком уж далеко на тротуар, со второй попытки он здорово поцарапал крыло о неказистый грузовичок с эмблемой сети прачечных. Нехорошо, водитель может запомнить, с чего это владелец шикарного «Феррари» и не закатил скандала. Конечно, сам же виноват, но ведь в таких случаях недоволен всегда не виноватый, а власть имущий.
Касим воровато огляделся: в кабине грузовичка никого, поблизости тоже. Шатаясь как обкуренный, ведь о правоверном же не скажешь, что он шатается как пьяный, Касим хлопнул дверцей, начисто забыв, что в салоне валяются на видных местах барсетка, СD-плейер, дорогой зонт.
Скользнув в проходной дворик, весь перегороженный сушившимися на веревках простынями, Касим, уворачиваясь от мокрых полотнищ, выбрался на соседнюю улочку. Надо выбрать такое место, откуда никак не виден его автомобиль. Не ровен час, кто номер приметит.
А все– таки зря он не позаботился убрать вещи в салоне. Ему-то плевать, более чем плевать. Но если воришки вышибут стекло, будет странно не дать делу ход. А если давать, встанет ненужный вопрос: а где это было? Ему ведь решительно нечего делать здесь, в Марэ. Могут срастись ненужные факты. Воротиться, что ли, прибрать от греха?
А, какого черта, ну что он в самом деле собственной тени шарахается?
Касим решительно огляделся по сторонам. Его внимание привлек маленький магазинчик, каких много в подобных бедных кварталах: полубакалея, полуаптека, хозяйственные мелочи. То, что надо.
Как и можно было ожидать, в лавчонке была только хозяйка, необъятная толстуха в черной парандже, деловито пересчитывающая за прилавком упаковки школьных фломастеров.
– Прошу прощения, ханум (Госпожа (турецк.)), – он говорил по-турецки, в таких вот кварталах не понимают даже лингва-франка, а по-арабски только молятся. – У меня сломался мобильник. Не могу ли я воспользоваться телефоном?
Для наглядности он извлек из кармана отключенный сотовый, недовольно хмурясь, качнул его на ладони. Хозяйка засуетилась, одновременно польщенная возможностью угодить высокопоставленному красавцу-офицеру и разочарованная, что он ничего не покупает. Вскоре она уже выбежала из внутреннего помещения с трубкой.
Ждать пришлось долго, гудков десять. Это не слишком обеспокоило Касима, ведь на другом конце провода, он помнил наверное, находится почти такая же лавчонка, насыщенная несуразной смесью запахов, смесью слишком густой для тесного помещения. Тут были и ароматы корицы, гвоздики, тмина, и резиновый запах дешевого стирального порошка, и отвратительный запах раздавленной случайно ампулы нашатыря, и кофейные зерна, спорящие с приторным одеколоном, и просто застоявшаяся пыль. Касиму казалось, что обоняние его ловит все витающее не только вокруг, но и по другую сторону трубки.
– Алло? – старческий голос прозвучал неожиданно громко.
Говорить по-французски можно было преспокойно, никто не поймет. И никто не посмеет задаваться вопросом, на каком языке полагается разговаривать офицеру внутренних войск. Телефонов гетто никто не прослушивает, об этом тоже можно не беспокоиться. Никому не интересно, о чем думает скот, рано или поздно предназначенный на убой. Вот телефоны государственных служащих – это совсем другое дело.
– Прошу прощения, месье, это беспокоит знакомый Вашего соседа сверху, месье Антуана Тибо. Не будете ли Вы столь любезны его позвать?
– Хорошо, – было слышно, как застучали по скрипучей лестнице неуверенные шаги.
Ожидание длилось долго, очень долго, и Касиму казалось, что довольно перейти в соседнюю каморку, и он окажется в той, другой лавке. Пожалуй, он бы хотел этого, говорить по телефону как-то труднее.
– Тибо у телефона.
Касим не сразу сумел заговорить.
– Алло?
– …Антуан… – во рту вдруг пересохло. – Это твой кузен. Твой кузен по материнской линии.
Назваться он все же не решился. Пустое, Антуан должен понять, даже если не узнает голос. Может не узнать, когда они виделись последний раз, Иман был один год. Ответа не было слишком долго.
– Немного неожиданно, не так ли? – в голосе кузена послышалась невеселая ирония.
– Антуан, я не могу говорить долго… – сбиваясь, заговорил Касим. – Пожалуйста, скажи мне вот что. Ты имеешь карту для выезда из города?
– В этом году не получал. А что?
– Ты мог бы это сделать? Ты мог бы поехать с семьей к родне в Компьень? Если у тебя нет денег, я переведу.
Да, это можно сделать, мелькнуло в голове. Продвижение мелких сумм никто не фиксирует. А проезд до Компьени вчетвером, на который семье из гетто надо откладывать деньги полгода, это мелкая, очень мелкая сумма.
Да можно ли жить, как они, – в двух смежных комнатках над магазинчиком, без своего телефона, с крошечным душем в кухонном закутке?! Стертый десятками тысяч шагов ламинат, обваливающийся кафель, разрозненная мебель двадцатого века…
– Скажи, дорогой кузен, с чего вдруг такая трогательная забота о моем летнем отдыхе?
– Тото, не язви! – Касим отер испарину со лба. Не слишком ли внимательно вперилась хозяйка, черт знает, не различишь сквозь эти тряпки… Да нет, опять поковыляла вразвалку в жилую половину, откуда пахнет готовящимся кус-кусом. – Поверь, что я не дурака валяю, ты слышишь? У меня мало времени!
– Хорошо. Денег не надо, у меня есть немного. Хотел прикупить старенький фордик. Мне в самом деле стоит отказаться от этой покупки ради поездки в Компьень?
– Стоит, тебе очень стоит это сделать, Антуан. Отправляйся, как только выправишь документ.
– Хорошо, я понял. У меня могут быть неприятности, не так ли?
Не только у тебя, подумал Касим с какой-то тусклой тоской. Но этого говорить нельзя, если жители гетто устремятся из Парижа, то источник утечки будут выявлять. Будут выявлять и несомненно выявят.
– Да, у тебя могут быть неприятности.
– Что ж… – Антуан замялся. – Спасибо. Через три недели мы будем в Компьени.
– Не через три недели, а как только ты выправишь документ.
– Ну да, – Антуан Тибо хмыкнул в трубку. – У нас тут чиновники вконец взбесились. Представь только, как раз сегодня утром вывесили новые правила – за любой паршивой карточкой теперь ходить без малого месяц! Еще лучше – старые карточки тоже недействительны с нынешнего дня, все переделывай! Но если надо, я суну на лапу, сделают за две недели. Сунуть?
– Да нет… незачем.
– Ну и хорошо, и без того мне в копеечку влетит. И сколько нам в Компьени сидеть?
– Лучше подольше. Больше я ничего не могу сказать. Извини.
– Хорошо, Бабар, – голос Антуана потеплел. – Как семья, все благополучны?
– Спасибо, жена и девочки здоровы. Все, я не могу говорить, – Касим дал отбой и бросил трубку на деревянный прилавок, словно та жгла ладонь. Он вышел из лавки, забыв, что намеревался что-нибудь купить, чтобы задобрить хозяйку. Сколько риска – впустую. Впустую он шарахался собственной тени, изобретая какие-то немыслимые предосторожности, впустую терзал себя унизительным пониманием, что он, военный в шестом поколении, трусит, трусит до дрожи в коленках хуже любой штатской тряпки.
Они, выходит, уже взялись за дело, эти чертовы зеленые колпаки. План ликвидации гетто только пошел в разработку, полных суток не прошло, как он сам о нем узнал, а все эти абдольвахиды уже взялись за нужные рычаги. Черт бы их подрал, черт бы их подрал! Это все равно, что отнять у голодающего жалкую корку хлеба! Ну что изменилось бы от спасения одного-единственного Антуана с женой и мальчишками, ведь ничего же бы не изменилось для них, ничего! А для него, Касима, это было бы так важно. Насколько ему было бы легче сейчас, если бы он спас хотя бы Антуана… И даже не потому, что общее детство, кровное родство, хотя и по этому тоже, но просто Антуан – единственный человек, которого он мог предупредить…
Нет, в практическом аспекте решение-то абсолютно верное. Гетто – необходимейшее условие существования Маки. Если слово «маки» когда-то обозначало чащобу, то корни этой чащобы – гетто. Как военный он не может этого не одобрить, и он, конечно, выполнит приказ.
Но ведь с другой стороны – сколько там молодежи, которая сама пусть и заражена глупейшими предрассудками родителей, но ее предрассудки уже не так крепки. А их дети, они бы уже могли нормально вписаться в общество, чем больше поколений, тем дальше от фанатизма. Сегодня многие еще не готовы, но завтра им надоест гнить на обочине жизни. Но никакого завтра не будет. Тот, кто не обратится в считаные дни, насильно, обречен. Антуан, неужели ты сваляешь такого дурака, ведь у тебя же сыновья! Сколько народу погибнет потому, что предрассудки еще сильны, а сверху уже не хотят ждать, покуда они выветрятся.
Макисары, все это виноваты макисары! Если бы не они, если бы не их расправы с видными парижскими деятелями – гетто бы уменьшалось потихоньку с каждым годом, и никто не устроил бы резни! Макисары, во всем виноваты макисары.
Когда это он сел за руль? Оказывается, он давно уже едет. А ведь совершенно не помнит, как залезал в собственный автомобиль.
Касим не замечал, что мелькает перед лобовым стеклом. Он ехал куда-то, глядя в лобовое стекло, как в экран запрещенного телевизора. На экране шел фильм – зеленела крокетная лужайка, по которой бежали к дому с фронтонами два мальчика – наигравшиеся досыта, голодные… Вот они уже в столовой, солнечные лучи из высоких окон скачут по вощеному полу, балконные двери растворены, у каждого прибора – узкая хрустальная вазочка с чайной розой, хрусталь тоже дробит свет…Тетя Одиль в белом летнем платье, так похожая на маму.
«Дорогая, я же предупреждал!» – дядя Доминик недовольно хмурится, жестом останавливая уже почти коснувшуюся скатерти тарелку. На белом фарфоре с тоненькой синей каемкой по краям, среди присыпанных зеленью маслянистых кусочков жареной картошки разлегся румяный эскалоп с полупрозрачным краешком.
«Ох, я и запамятовала! – по лицу тети пробегает тень. – Извини, дорогой, я сию минуту подам тебе котлетку».
Тетя торопливо отводит тарелку из-под самого носа племянника. Почему это он должен есть котлету, когда всем дают эскалопы? Он сидит обиженный, глядя, как Тото бойко орудует вилкой и ножом. Котлета появляется в самом деле тут же, он нехотя принимается за нее, растерянный и обиженный.
«Ты же знаешь, что Леон отпустил к нам ребенка с оговорками, мы не имеем права вмешиваться, дорогая. Надо быть внимательнее».
«Послушай, неужели все в самом деле так серьезно?» – тетя Одиль косится на детей, вроде бы увлеченных едой. Кузен в самом деле слишком проголодался, чтобы ближайшие десять минут обращать внимание на разговоры взрослых, а он… Готовая котлета из картонной коробки, какие хранятся про запас в морозильной камере, наспех разогретая в микроволновке, ни капельки не возбуждает аппетита. К тому же он смутно чувствует, что разговор дяди и тети в какой-то мере важен для него, если бы еще понять, о чем речь.
«Весьма серьезно, увы, – вполголоса отвечает дядя. – Он ведь всегда был талантливым карьеристом, наш Леон. Не могу и сейчас не отдать должного его прозорливости».
«Но это нелепость какая-то, комедийная коллизия. Я не могу принять этого всерьез, право, не могу».
«Напрасно. Это очень серьезно, Одиль, это столь же серьезно, как и то, что мы последнее лето проводим в этом доме. Что тут можно сказать, в отличие от меня Леон не хочет расплачиваться за закон 1976 года (Так называемый закон «о воссоединении семей». То есть о праве каждого эмигранта выписывать родственников из бывших колоний Франции). Обидно, конечно, платить по счетам собственных дедов, я понимаю…»
«По мне лучше лишиться загородного дома, чем принимать участие в таком диком фарсе…»
«Боюсь, наши потери не ограничатся этим домом, Одиль. Но на сей раз я тем не менее дальновиднее Леона. Видишь ли, уступая, нельзя остановиться».
Касим резко затормозил, едва успев отреагировать на сигнал светофора. Так вот откуда эта фраза, как же цепка детская память!
Ну и в чем твоя дальновидность, дядя Доминик? В том, что твои внуки живут в нищете, лишенные всего, что было в детстве у нас с Антуаном: без загородного дома, без интернетных игр, без поло, без крокета, без тенниса?
У моих детей, не то что внуков, тоже нету ни поло, ни тенниса, и ни за какие деньги я не могу дать им возможность играть в анимационные игры.
Уступая, нельзя остановиться.
Внуки моего отца, по крайней мере, не погибнут на этой неделе!
Не погибнут. Но правнуки моего отца все равно уже не будут его правнуками. И моими внуками. Они будут чужие.
Выигравших нет. Все бессмысленно. Никакой кокаин не поможет. Он военный, он должен выполнять приказ.
Касим обнаружил, что едет по Елисейским Полям. Как раз мимо места недавней гибели кади Малика. Пострадавший от взрыва пассаж, конечно, не работал. Тротуар под ним оцепили сеткой, рабочие-турки лениво сбивают остатки облицовки. А ведь всего-то дела перестеклить и заменить плитку, но они еще даже не начинали.
Надо позвонить Асет, он же обещал. У жены по-прежнему нервы никуда, вчера она словно почувствовала, что его вызывали ради какой-то дикой гадости. Ничего не спросила, но этот напряженный, странно виноватый взгляд…
Касим ругнулся сквозь зубы: мобильник, выключенный ради правдоподобия, не работает уже больше часа. Надо взять себя в руки, рассеянность – прегадкая черта.
Телефон, кажется, разразился трелью в ту самую секунду, как он нажал на кнопку. А ведь это со службы. Да что его задергали последнее время, можно подумать, не знают, что он сегодня в присутствие с обеда! Уже туда едет и без них.
– Приказано всем офицерам срочно занять свои рабочие места! Независимо от обычного расписания! Боевая готовность! Срочно выехать!
Ну ничего себе, звонок-то не к нему! Пустили через общую сеть один текст, да что же такого могло еще случиться?
Отсоединившись, Касим набрал номер своего коллеги по подразделению Али Хабиба.
– Какие-то поправки в связи с планом 11-22? У меня что-то с батареей было, только сейчас услышал, вот с Елисейских разворачиваюсь.
– Нет, похоже, что план 11-22 сейчас покуда идет по боку!
В груди ухнуло. Что бы там ни было, ликвидация гетто откладывается. Даже не верится, у-фф!
– А что тогда?
– Да бред какой-то. Военные действия в городе
В самом деле бред. Неужели русские напали прямо на Париж?
Касим гнал уже по Риволи. Сейчас лучше свернуть на Новый мост, подумал он, сбавляя скорость из-за слишком уж большого количества народа, выплеснувшегося с тротуаров на проезжую часть – словно кофе на блюдце из переполненной чашки.
– Подъезд закрыт! Подъезд закрыт! – Чернокожий полицейский бросился ему наперерез. – Поворачивай!
Касим молча высунул в окошко пластиковое удостоверение.
– Вы все равно не проедете через Новый мост, офицер! – Полицейский взял под козырек.
– Да обрушился он, что ли, в конце концов! – взбеленился Касим.
– Взгляните сами.
Такого ДТП Касиму еще ни разу, пожалуй, не доводилось видеть. Большой автобус, из тех, в каких развозят по пригородам после занятий учащихся медресе, лежал поперек моста даже не на боку, а кверху колесами. Слева от него кособочилась днищем вперед легковушка, справа громоздился, разинув пустой кузов грузовик. Как же они так сшиблись, полностью перегородив мост? Нет, невозможно, такое просто невозможно.
– Хитрые, сволочи, они ведь не там, не за автомобилями, – оскалился негр.
– Кто они?!
– Так Вы не знаете еще, офицер? Макисары.
– Эта штука называется перибол, – Ларошжаклен, привалившись к мешку с бетоном, вытащил неимоверно измятую пачку «Голуаз», и принялся исследовать ее в поисках хоть одной целой сигареты. – Поганое дело отсиживаться за всем, что имеет бензобак. А так мы как у Христа за пазухой. Полезут через автомобили – сама знаешь, что будет. Если сами ненароком бензобак пробьем – наплевать, получится стенка из огня. Превосходная вещь это пустое пространство между двумя баррикадами. Подгонят технику сдвинуть завал…
Жанна хихикнула. Честно говоря, ей было невтерпеж, когда сарацины, наконец, попробуют.
– Ларошжаклен, а не лучше ли было просто взорвать мосты? – У Эжена-Оливье этот вопрос вертелся на языке уже несколько часов, но, наконец, выдалась возможность его задать.
– А ты сам подумай, Левек, – Ларошжаклен с довольным видом вытащил из пачки сигарету – слегка покрошившуюся, но не сломанную. – Во-первых, оставляя мосты, мы сами канализируем, куда им переть. Покуда мосты целы, они, само собой, не станут атаковать по воде. Но уж коли их на то вынудить, то это уже они будут решать, какое место выбирать для удара. Но это было только во-первых. Есть и во-вторых. – На фига им знать раньше времени, сколько у нас всякой взрывчатки! – Чем менее серьезным им покажется дело, тем дольше мы продержимся.
Эжен-Оливье кивнул. Мешок цемента под боком казался удивительно мягким, глаза слипались. Затишье перед новым этапом боя играло с ним плохую шутку. Все же ночь, как ни крути, выдалась бессонной.
Штурм Ситэ начался перед рассветом. С шести вечера вооруженные отряды повстанцев понемногу скапливались в подземельях вокруг островной станции метро. Пассажиры-мусульмане, безмятежно спускаясь на платформу Ситэ и суетливо толкаясь в вагонах из-за сидячих мест, шелестели вечерними газетами и упаковками чипсов, не в силах даже вообразить, сколь близко к ним подступает безжалостная душа поруганного города.
Пассажиров, высаживающихся в Ситэ, почти не было. В Ситэ в основном садились. Садились те, кому надо было на Клюни, на Конкорд, на Мобер-Митуалитэ, словом – во все богатые и бедные жилые кварталы Парижа. К восьми часам текущая под землю со всего острова толпа поредела, разбилась на небольшие ручейки, на припозднившихся одиночек, уже не бегущих, чтобы успеть к ужину, а неторопливых. К десятому часу негры в оранжевых комбинезонах уже выкатили на платформу поломоечные машины, нимало не смущаясь неудобством последних пассажиров.
Автомобили, по преимуществу дорогие, с услужливыми водителями, меж тем вывозили своих сановитых владельцев через Новый мост, через Малый мост, через Железный мост, бывший некогда мостом Святого Людовика. Обитатели Елисейских Полей и Версаля также спешили к домашнему очагу.
К полуночи, когда прозрачная майская ночь все же слегка окутала город, станция Ситэ закрылась. Остров стоял опустевшим – от цветущего парка на восточном мысе, там, где раньше был, рассказывают, мемориал по убитым фашистами французам, до застроенной исполинской громадой Дворца Правосудия западной своей оконечности. Отдельные окна, конечно, светились кое-где и во Дворце Правосудия, и в Консьержери, и в длинном бетонном здании французского отделения Европола, выстроенном на месте снесенного во время переворота ваххабитами стеклянно-цветного чуда Сен-Шапели. Но от хаотично разбросанных по темным силуэтам зданий желтым блесткам Ситэ казался лишь еще темнее. Нотр-Дам вздымался к затянутому перистыми облаками ночному небу, словно источенная ветрами скала. В бывшей сокровищнице собора, теперь служившей апартаментами имама, тоже горел свет.
Негр Мустафа, во всяком случае, Мустафой он был для дураков, на языке-то его имя звучало совсем иначе, лениво вытаскивал из урн пластиковые мешки с мусором, опрокидывал их в контейнер на колесиках. На его широких губах играла довольная улыбка, он то и дело дотрагивался рукой до верхнего кармана комбинезона, в котором лежала дрянная шариковая ручка, наполовину исписанная. Сегодня он вывел из терпения начальника, пытаясь расписаться в ведомости за деньги тупым чертежным карандашом. «Ну что за народ, Аллахом клянусь! – вскипел начальник. – На тебе ручку, бестолочь, можешь не возвращать!» Мустафа дожидался этого месяца четыре, и все никак. Уж очень прижимист почтенный Шариф-Али, даже коробка спичек, и того не подарит. Ну да теперь попался, дурень. Сегодня ночью Мустафа наведается в Марэ к одной очень дельной старой женщине, что служит гуедес-лоа кладбищ и тления, гробокопателей и похоти. Ей-то он и передаст добровольный дар почтенного начальника. А после уж тот не отвертится – придется повысить Мустафе жалованье на тридцать евро, не меньше, да еще и отдать ему потом в жены свою дочь. Поди поспорь-ка с самим бароном Субботкой, которого, говорят, женщина, чье имя лучше не повторять, видала сама. Барона Субботку легко узнать в толпе. Он носит черный костюм с узким черным галстуком, черные очки, курит сигары и любит шутить. А уж ест барон Субботка за троих – за милую душу слопает десяток пит с бараньей начинкой и столько же порций кус-куса. Всех благ дождешься в жизни, если почитать не пятницу, а барона Субботку, день умирания, а какой дурак догадается, что не просто так растет дерево на заднем дворе, и не для украшенья комнаты стоят на полках пустые глиняные мисочки [42]! Рассказывали, при католиках в старину было хуже – их попы в колониях такие вещи сразу раскусывали, наказывали, только держись. Ну да где они теперь. Черные люди умней всех, они все потихоньку переждут…
Если бы Мустафа не почитал барона Субботку, он бы поостерегся работать в метрополитене. Всякое рассказывают о заброшенных станциях. Говорят, они пересекаются с подземными кладбищами, где лежат белые, негодные для колдовства, кости. Эти кости охраняют белые духи, они служат мертвецам, что когда-то владели городом. Белые духи проникают и на старые ветки метро, 42 Здесь перечислены реалии западноафриканского культа вуду, к последователям которого относится данный персонаж.
бродят по ним куда хотят. Ну его-то, Мустафу, всегда защитит барон Субботка, от любых белых духов защитит…
Опустив мешок в контейнер, Мустафа распрямился. Это еще что за шум дальше, в тоннеле? А-а-а-а!!
У белого призрака были длинные серебристые волосы, волнистые, откинутые за спину, в руках он держал автомат, хотя зачем автомат призраку, ясное дело, что это полный морок! И топать ногами духи тоже не могут, меж тем как из темноты несся гулкий топот. Еще один призрак, тоже будто бы с автоматом, еще, еще…
Мустафа опрокинул урну, упал, больно раскровянив ладони о бетон, вскочил, помчался к лестнице, громко крича на бегу… Не вздумай он так разораться, ему, безобидному уборщику, дали бы уйти живым. Но не выпускать же на улицы в начале операции такую вот живую сирену. Хлопнул выстрел. Мустафа не успел даже толком обидеться на барона Субботку.
Эжен-Оливье убрал револьвер в кобуру.
На выходе из метро авангардные отряды делились, как и предполагалось, надвое. Одна половина со всею быстротой, какую только позволяло тяжелое вооружение, бежала на захват Дворца Юстиции и Консьержери, другая бросилась отрезать мосты.
Разделен надвое был и арьергард, которым руководил Бриссевиль. Надлежало перетащить на платформу Ситэ тяжелое оружие, то, которое нельзя поднимать прежде, чем будет захвачен остров. Надлежало создать подземную линию обороны в тоннелях действующих станций, трех – Шателе, Сент-Мишель и Понт Неф.
И на все, на все это в запасе не больше четырех часов. Бриссевиль закусил губу, торопливо обламывая верхушку ампулы с адреналином. Прапрадедовский способ, вкалывать адреналин, так делали в каких-нибудь тридцатых годах прошлого века, но все лучше, чем ничего. Лишь бы этих часов хватило, а там плевать, возможно, заодно и решатся раз и навсегда мои проблемы с медикаментами.
Несколько просторных комнат во втором этаже Дворца Юстиции, по фасадной стороне, были ярко освещены, хотя в секретариате никого не было. Шейх Сайд аль-Масри, расхаживая в одиночестве по обшитому мореным дубом кабинету, уже сшиб на пол табурет-вертушку и горшок с карликовым деревцем. Поднимать было некому, вызывать снизу шофера не хотелось. Так и мешались под ногами опрокинутая железяка, о которую он успел уже ушибиться, и осколки керамики. Просыпавшаяся земля размазалась ботинками по толстому ковру.
Обыкновенно он двигался медленно, с сановитой неторопливостью, присущей положению и солидной комплекции. Волнение сделало его неловким.
Десятки распечаток валялись по столешницам. Экран ординатора слабо мерцал. Шейх Сайд уж незнамо сколько лет не набирал документов самостоятельно. Но доклад, который он пытался составить сейчас, он не мог доверить самому доверенному из референтов.
Провал. Провал безумный, немыслимый, невозможный. Агент из Москвы сообщил, что диверсионная сеть, столь тщательно подготовленная, выявлена и обезврежена полностью, вырвана с корнями. Сообщив это, он перестал выходить на связь. Уже сутки, как шейх Сайд забыл сон, еду и молитвы, пытаясь проверить, перепроверить, хоть что-то уточнить. Неужели правда? Похоже, очень похоже на правду.
Отставка, в лучшем случае отставка, и лучше подать самому. Но как, как такое могло произойти?! Непредставимо, совершенно непредставимо. Найдется ли в ящиках стола что-нибудь от давления? Или от тахикордии хотя бы. Вызывать врача не стоит, зачем самому же раньше времени давать пищу для слухов… Но вот таблетку бы… ну было же что-то, нет, аспирин, а это для пищеварения… От изжоги… Тьфу, нелегкая, ну ведь еще недавно что-то попадалось, когда было не нужно!
Дверь отворилась слишком неслышно, по-этому шейх услышал, уловил спиной легкое колебание воздуха, неприметный разворот хорошо смазанных петель… Вошедшего он никак не ждал, но нимало не удивился. Руководитель ядерной лаборатории тут, как-никак, тоже не посторонний.
– Вы ко мне, эфенди? Кто Вас поставил в известность?
– Да какое это имеет значение теперь, – веско произнес Ахмад ибн Салих.
И то верно. Выходит, он все знает. Шейх Саид, ощутив вдруг усталость, опустился в кресло
– Мне думается, Вам было бы более любопытно узнать, кто поставил в известность Москву. – Ахмад ибн Салих стоял в дверях, отчего-то не спеша их закрыть. Скорее даже придерживал ладонью створку.
– Что?! – Шейх Сайд поперхнулся воздухом, закашлялся. – Уже узнали, откуда утечка информации?!
– Таких полных и исчерпывающих утечек информации не бывает, – губы Ахмада ибн Салиха скривились нехорошей усмешкой. – Такова бывает только целенаправленная и намеренная передача. Иначе сказать, это мог быть только результат деятельности глубоко внедренного шпиона. Очень глубоко внедренного, известного Вам лично.
– Кто?! – Сердце шейха стучало где-то в висках, как кувалда по наковальне. Карьера все равно загублена, но какое огромное утешение, если этот сын шайтана получит сполна. Ох, сам бы зубами горло перегрыз… Только бы… – Он еще жив, не успел покончить с собой? Эфенди, ради Аллаха, скажите, что он еще жив!
– Живехонек и прекрасно себя чувствует.
– Вы меня утешили, насколько меня возможно сейчас утешить, да благословит Вас Аллах. Но кто это?
– Я.
Слободан ощутил вдруг сновиденную легкость, когда можешь все: плыть, не заботясь о воздухе для дыхания в водных глубинах, любуясь водорослями и кораллами, летать на птичий полет над городами, проходить сквозь стены… Сколько же лет он запрещал себе даже мечтать бросить им правду в лицо…
Ахмад ибн Салих распахнул дверь. Шейху Сайду показалось, что он бредит, сходит с ума, да и немудрено от таких огорчений. Вслед за нелепым утверждением ученого в кабинет вошла немолодая женщина, одетая как кафирка. Но ведь такого просто не бывает, не бывает, чтобы в рабочий кабинет высокопоставленного чиновника нагло входила кафирка в черных джинсах, с волосами не только непокрытыми, но и распущенными по плечам.
– Ты не ослышался, сукин сын, – уронила она с какой-то небрежной веселостью. – Он вправду русский шпион, да еще и серб к тому же. Ну, а теперь угадай, кто я. Подсказка, какой песенкой укачивают твоих внучат?
Пытаясь проснуться, шейх метнулся к кнопке сигнализации. Бредовая логика кошмара продолжалась – ему никто не помешал. Или, сознание чуть прояснилось, сигнализация выведена из строя?! Нет, в порядке, с ней все в порядке, красный огонек подмигнул, что сигнал прошел.
Он стоял и давил, давил на кнопку, а эти двое спокойно наблюдали за ним.
– Да откликаться-то некому, – пояснила женщина. – Охрана уже вовсю лапает чернооких гурий.
– Севазмиу!
– Дошло наконец. Я попросила нашего друга из России все-таки показать мне, кто затевал отравить наши водоемы. Смотрю и в очередной раз задаюсь вопросом: как же такое может быть, чтобы ничтожества вызывали огромные, неисчислимые беды? Когда гора родит мышь, это можно понять хотя бы логически. Но как получается наоборот – вот этого, боюсь, мой разум никогда не вместит. Боюсь, вся злочастная история рода людского последних полутора сотен лет это и есть непрестанные роды гор мышами… По счастью я вижу перед собой мышь, не успевшую родить.
– Как… как вы попали сюда, как вы вошли, кафиры? Где охрана? Где полиция? – Отчаянное желание шейха хоть что-нибудь понять в происходящем вытеснило даже страх.
– Так ведь на дворе Девятый Крестовый Поход, – сверкнула какой-то мальчишеской улыбкой София, остановив жестом Слободана. – Долгонько мы с ним собирались, но зато уж никому мало не показалось. Евроислама больше нет, а скоро и ислама не будет. Все, Слобо, кончайте с ним, сами увидите, это совсем не такое роскошное ощущение, как Вам представлялось.
Шейх Саид, с остекленевшими невидящими глазами, стоял, не пытаясь спастись, а быть может, и, не осознавая угрозы, лишь тихонько и странно ритмично покачивался взад-вперед.
Слободан вытащил револьвер.
Что самое странное – между ними так и не вспыхнуло той близости, которую зажигает ненависть. Они, кажется, могли бы пройти друг сквозь друга, двигаясь каждый в пространстве своего сна. Но сновидение Слободана было ярким и легким. Сон шейха Саида, между тем, был немыслимым до холодного пота кошмаром.
Но когда тело шейха рухнуло затылком на ковер – между опрокинутым табуретом и осколками керамической вазы, Слободан проснулся. Со странным разочарованием посмотрел на оскаленное все в том же злобном недоумении лицо с небольшой дыркой над левой бровью. В самом деле – ничего общего с тем, о чем он мечтал столько лет. Так, небольшая брезгливость, словно дотронулся голой рукой до таракана, и легкий холодок на сердце.
– Соня, Вам не кажется, что Вы немножко приврали? – Слободан говорил теперь по-русски свободно и легко, словно и не было многолетнего перерыва. – Ну, сгустили самую малость краски?
– Да что ж вы все, в покер никогда не играли? Немножко блефа иной раз помогает красиво поставить точку над «i». Ладно, Дворец Правосудия уже наш, зато близ Консьежери еще постреливают. Слышите? Выстрелы в самом деле потрескивали в темноте за окнами, слабо, не громче сверчков, уж очень хорошо поглощали шум современные, с двойными стеклами, рамы.

гетшеет

гетшеет

ГЛАВА 15. БАРРИКАДЫ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
– Будет чертовски обидно, если пойдут бомбить с самолета, – майское утро было прохладным, и Жанна подняла воротник ветровки. Ее щеки и кончик носа порозовели, дымчато-серые глаза были изрядно сонными, – Вдруг по Нотр-Дам попадут?
– Не пойдут и не попадут, – уверенно ответил Эжен-Оливье. – Ситэ-то – пятачок. Вот именно, если по нему лупить, во что-нибудь да попадешь. А сколько у них всякого добра в Консьежери, во Дворце Правосудия, везде? Они не применят даже артиллерии, до той поры, покуда не обнаружат, что у нас она есть. Горстка повстанцев таких потерь не стоит, ведь они все одно нас вышибут за сутки. Знай они главное, да, никаких бомб бы не пожалели, никаких снарядов, да узнать раньше времени им неоткуда.
– Да, здорово, что Нотр-Дам снова станет взаправду Нотр-Дамом, – просияла Жанна. – Думаю, будь собор человеком, он захотел бы ради одного такого дня умереть. Я бы на его месте захотела.
Они шли мимо Дворца Правосудия, шли среди бела дня, во всяком случае, среди раннего утра, беспечно шли с Калашниковыми через плечо по самому-самому центру французского ислама, и ветерок шевелил пушистые волосы Жанны. Ради одного этого мне не жаль умереть десять раз, подумал Эжен-Оливье. Значит, стоит ли жалеть о соборе? Она права. Собор не просто мог бы чувствовать то же самое, будь он человеком, он и сейчас так чувствует, его камни не могут быть уж вовсе неживыми. Около здания Европола громоздилась батарея ящиков со «Стингерами»: среди хлопотавших вокруг макисаров Эжен-Оливье, конечно, увидал нескольких знакомых, например Мориса Лодера, угрюмого даже в такое веселое утро парня, в прошлом году потерявшего в гетто мать, когда их семью взял в оборот местный имам. Тогда-то он и подался в Маки, до того мать же и жалел. Сам он в тот день уцелел чудом, накануне угодил в местную больничку с аппендицитом. Кажется, у него еще младший брат был, пропал, конечно. Наверное Эжен-Оливье не знал, расспрашивать не принято, у каждого свои утраты, нету такого человека, у кого б их не было.
Эжен-Оливье махнул рукой. Морис не заметил, он внимательно следил за инструктажем.
– Хорошо, как летом на курорте, – уронила Жанна. – Как думаешь, долго еще нам так вот загорать в тишине?
– Часа два, не меньше, – не сразу ответил Эжен-Оливье. – Сейчас они ничего не предпринимают, понятно, опешили. Надо думать, просто оцепили подступы к мостам, а сами совещаются до полного протирания штанов. На всех уровнях.
– Месса должна начаться раньше полудня, а сейчас половина девятого. Знаешь, а может, и не так много наших положим, может статься, и мессу в Нотр-Дам спокойно поглядим. Ох, если б сарацины раньше часа не раскачались штурмовать!
Как это, оказывается, просто, разговаривать с ней и идти рядом. И глупо было нарочно сочинять, о чем бы таком загнуть, надо просто быть самим собой. Идти бы так сто лет, но навстречу уже бежит Жорж Перну, старший по подразделению.
– А ты чего груши околачиваешь, Левек?
– Так Ларошжаклен поставил патрулировать вторую линию баррикад.
– Сейчас снимаем половину народа с баррикад, не слыхал, что ли, про загвоздку? Уцелевшие флики засели как раз в соборе, в самом здании и на квартире имама. Простреливают подступы, в том числе с крыши.
– Дерьмо!
– Кто спорит. Дуй под начало Роже Берто, они вправо от главного входа. А ты, Сентвиль, оставайся при баррикадах. Да, возьми вот мобильник, обращаться умеешь?
– Шикарный, – Жанна поймала на лету телефон. – С флика снял?
– Ну. Пинкода вроде нет, но на всякий случай ты его не отключай. Если начнут стягиваться к штурму, набери Ларошжаклена, его номер я там первым поставил.
– Заметано, – Жанна, на бегу подбрасывая на ладони новую игрушку, помчалась вприпрыжку в сторону Нового моста.
– Ты того, не слишком там выпендривайся! – не удержавшись, крикнул вдогонку Перну. – Горе с ней.
Эжен-Оливье хмуро кивнул, не добавлять же вслух, что с таким горем и не нужно никакого счастья.
– Ну сделайте же что-нибудь!! Как будто нельзя снести эти баррикады?! Кто вообще такое допустил?! Высадите десант, подведите, что ли, флот, кафиры сейчас пойдут на нас штурмом! Да скорее же вы там, не понимаете, что ли?!
– Делается все, что возможно, почтеннейший Мовсар-Али. Но Вы ведь не хотите случайно пострадать от наших необдуманных действий?
– Я не хочу пострадать и от вашего обдуманного бездействия! Я ни в каком случае не должен пострадать, я вам не кто-нибудь, а имам мечети Аль-Франкони! Офицер, Вы понимаете хотя бы, чем лично для Вас чревато не уберечь меня?!
– Делается все возможное. Выходите на связь при всех изменениях обстоятельств.
Касим с облегчением положил трубку. Высокий голос имама продолжал звенеть в голове, словно она превратилась в удерживающую эхо пещеру.
Штаб, на скорую руку обустроенный в Центре распространения Благочестивой литературы, который многие из конвертитов по привычке еще называли меж собой «магазин Шекспир и Компания», находился совсем близко к Малому мосту. Близок локоток, да не укусишь. Что б ни вопил в истерике почтенный имам, которого едва не без помощи телефона можно сейчас услышать, а дело его дрянное.
Двое молодых лейтенантов, пользуясь перерывом между очередной порцией совещаний, пили кофе из термоса, без особого почтения рассевшись на картонных пачках душеполезных книг. Надо думать, сейчас ни один наставник за километр не сунется, небось уже прослышали про Мовсара-Али. Хоть и в таком вот нелепом положении, а приятно ощутить себя раз в кои веки настоящей властью. Около двери тоскливо отирался посыльный, то вытаскивая из кармана плохо подогнанного мундира пачку сигарет, то запихивая ее обратно, пугливо озираясь на офицеров. Касим смотрел вчера личное дело этого новичка. Как его, Абдулла, кажется. Был шофером при Абдольвахиде, теперь вот сюда приткнули. Из гетто, недавно обращенный. Ишь, ежится, недоволен, что угодил из теплого местечка в пекло. Вот уж действительно дерьмо не тонет. Родня, надо думать, в могильнике, от Абдольвахидовой головы ошметка со спичечный коробок не осталось, а этот небось и сейчас при штурме уцелеет.
Да я– то чем лучше этой вот жалкой твари, разве я спас Антуана, ох, только бы сейчас забыли про гетто… Но не случись этого немыслимого восстания, быть может, сегодня Антуан был бы уже там же, где и семья этого труса Абдуллы. Но Антуан не ненавидит меня, по голосу было слышно, так и не возненавидел. Едва ли родня этого подонка, когда их везли в могильник, а его -в шариатскую зону, быть может, одновременно от дверей дома, так же прощала, как простил бы меня перёд смертью Антуан. На самом деле все объяснимо. Когда я принимал в двенадцать лет ислам, родители Тото всего лишь начинали разоряться. Еще так далеко было до выбора между жизнью и смертью.
Но я и сейчас против, зачем убивать всю необратившуюся часть семьи? Ведь на таких условиях выбор делает только подонок, чего уж закрывать глаза. А иначе бы шла и сейчас нормальная молодежь, просто соотнося различия жизненных перспектив. Значит, сейчас уже не идет сюда нормальная молодежь? В нашей юности шла, а теперь идут недоноски типа этого Абдуллы. Гайки все закручиваются, закручиваются, закручиваются. Оставят сейчас гетто в покое или нет – нормальной французской молодежи все равно не жить.
Ах да, еще такое небольшое различие. В моей юности не требовалось «свидетельствования кровью». Пусть мой брат и может презирать меня, но этот, может статься, своего какого-нибудь брата-кузена вообще зарезал, раз в деле запись, что из семейства обращен один.
Ах, будь все неладно! Да еще этот, в мечети, оборался до мокрых штанов.
– Чего прилип к косяку! – раздраженно крикнул Касим. – Сбегай мне за сигарами, да какими угодно, плевать. Только проваливай, слышишь?!
Имам Мовсар-Али в отчаяньи прислушивался к гудкам в трубке. Звучали они противней некуда, но все равно не хотелось класть, словно своей рукой оборвать ниточку связи с нормальным упорядоченным миром.
Но нельзя же бесконечно стоять столбом с трубкой в руке, особенно когда на тебя так раздражающе таращатся полицейские и благочестивые стражники, успевшие стечься в мечеть. В их глаза имам мог сейчас смотреться как в зеркало, если бы ему пришло в голову поинтересоваться, на что он похож со стороны. Но почтеннейшему Мовсару-Али, столь озабоченному безопасностью своей важной и ценной особы, было не до глупостей. Положив наконец трубку, он, не говоря ни слова, развернулся на каблуках домашних туфель и резко вышел из просторной комнаты, предназначенной для приема посетителей. Оказавшись в своем кабинете, имам без сил рухнул на диван. Мягкая кожаная подушка сиденья приятно спружинила, принимая тело в объятия. С какой же заботой о комфорте высокопоставленного лица обставлялись эти комнаты, как хлопотали жены, споря между собой и с дизайнерами, торгуясь с рабочими и поставщиками! Когда-то, у кафиров, здесь была выставка музейных экспонатов, очень удобное место, в основное помещение ведет внутренний коридор, что куда как ценно по плохой погоде. Несколько комнат пришлось, конечно, пристроить снаружи, предшественник, дряхлый старикашка, жил в тесноте с последней и уже единственной женой. Хотя дети от старших двух жен уже давно выросли, имаму Мовсару-Али хотелось обустроить все на широкую ногу. И кто мог знать, кто мог подумать, что престижнейшие апартаменты в самом сердце города в один прекрасный момент могут стать опасным для жизни местом, мышеловкой, хлопнувшей крышками мостов!
А уж как он добивался перевода сюда из Старой мечети, сколько приложил усилий! И все это – ради сегодняшнего дня?! Сидел бы сейчас на улице Катрфаж и горя не знал, а здесь бы кто-нибудь другой умолял по телефону этих мерзавцев из внутренних войск поживей поворачиваться! Ну, только пусть все обойдется, уж найдутся способы тебе попомнить – делается, мол, все возможное!
Только пусть все обойдется! Обойдется ли…
Снедаемый волнением, Мовсар-Али прошел на женскую половину. На пути ему попалась только третья жена, Хадиша, игравшая на ковре в кубики с годовалым Асланбеком. При виде мужа ее лицо, и без того испуганное, приняло обыкновенное затравленное выражение. Оно раздражало Мовсара-Али и в куда лучшие дни, чем этот. С третьей женой, не раз признавался самому себе имам, не повезло. Можно сказать, зря осчастливил, прикрыл своим статусом семью уж вовсе не ахти какую. Ни выгоды, ни удовольствия. Ребенка, надо отдать должное, она родила крупного, здорового, опять же мальчика, но ведь у него и без Асланбека пять сыновей. Этот всего-навсего шестой. А вот все, что он слыхал в юности о сексуальной резвости скандинавок, оказалось сущей ерундой. Обидно. Ведь ясное дело, первый, а чаще и второй брак мужчина заключает еще в молодых годах, ради упроченья своего положения. А уж дальше можно позволить что-то и для себя, разве это не справедливо? Хотелось, конечно, не просто свежую девочку лет пятнадцати, но и бойкую, прыткую. Младшей жене всегда перепадает больше подарков, но разве она не должна их отрабатывать на совесть? В конце концов разве у нее нету своего интереса уметь угодить мужу? Какое там. В постели – бревно-бревном, только что не хнычет в открытую, можно подумать, насилуют ее (Здесь хотелось бы адресовать читателя к недавно вышедшему на экраны Голландии короткометражному фильму «Подчинение». Автор фильма, бывшая мусульманка Хирси Али, повествует о положении женщины в мусульманской семье. Режиссер фильма Тео ван Гог убит 2 ноября 2004, сегодня я услышала об этом по телевизору, который работал, когда я сидела над правкой этой книги). Ковыляя к сооруженной матерью башенке, ребенок споткнулся, но не ушибся и не заплакал, хотя предпочел продолжить свой путь на четвереньках. Какая-то смутная мысль приковала взгляд имама к его светленькой головке. Слишком беспечно жили, вот и нечем защититься в черный день. Деды бы мигом отыскали, где взять заложников. Лучше бы всего – вот таких вот, маленьких. Лучше бы нескольких, чтобы одного убить у кафиров на глазах для острастки, а торговаться уже за оставшихся. А ведь Асланбек похож на кафирского ребенка, особенно издали, на нем же не написано, что правоверный. Ну, надо соображать дальше, никто не позаботится о твоем спасении лучше тебя самого. Что, если приказать полицейским, пусть заявят кафирам, есть, мол, заложники, несколько детей из гетто. И чтоб показали им Асланбека. Пусть дадут выйти из Ситэ имаму с семьей, ну, пусть с сопровождающими. Но ведь в любом случае тогда придется либо оставлять сына в их руках, как-то они еще отреагируют на такой розыгрыш? Он бы, выставь его таким дураком, уж наверное расшиб щенку голову о ближайшую же стену. Но может и хуже сложиться, в таких случаях никогда не скажешь заранее, до какой черты придется дойти… Может, и самим придется ребенка пристрелить. Эх, будь в доме хоть у прислуги дети, так нет!
Хорошо, будем рассуждать здраво. Шестой сын от жены из невлиятельной семьи. Даже если придется им рискнуть, сильно рискнуть, ведь это все равно, что отдать в шахматах пешку за короля. Дети – священная собственность отца, и разве он слюнтяй, чтобы не проявить, когда необходимо, надлежащей силы воли? Да почтенные предки ему бы в лицо плюнули за такую слабину! (Мне самой не по себе писать эту книгу. Вчера днем, 11 октября, мне пришел в голову этот эпизод. Спрашиваю себя – не подтасовываю ли? Как-то чересчур. Тем же вечером слышу анонс новостей программы «Время»: «Террористы на Северном Кавказе пытались использовать собственных жен и детей в качестве живого щита»). Предки… Как никогда быстрые мысли имама обратились в прошлое. Высоко же его семья поднялась за последние полвека, они ведь не из потомков Пророка, всего-то навсего чеченцы. А какими были жалкими бедняками, так, шестерки при Басаеве… Приподнялись на том, что в начале века отдали общим счетом пять дочерей в лагеря для подготовки шахидок. Не такие уж и большие деньги, а легли в основу благосостояния. Опять же и праведно. Ну а потом уж посчастливилось оказаться по нужную сторону зеленого занавеса вслед переведенным вовремя капиталам. Там уже, как родственники праведных дев, породнились через удачные браки с арабскими семьями. Да, высоко в гору пошли. Но ведь не будь тех шахидок, ему, Мовсар-Али, сидеть бы сейчас в Чечне, среди этих отщепенцев, что разрешают дочерям работать на телевидении и в театрах, тьфу, шлюхи, да и вообще живут бок о бок с неверными! Или был бы он тут, в евроисламских странах, бедным рабочим. Нет, все верно. На чем приподнялись, то пусть и вывозит.
– Слушай ты, козел!
Остолбеневший имам перевел взгляд на жену. Ухватив первое, что попалось под руку – антикварные тяжелые щипцы для орехов, она одной рукой подхватила ребенка с ковра, другой угрожающе замахнулась, отскочив от мужа подальше.
– Только подойди к моему ребенку, убью, Аллах свидетель, убью!
– Ты рехнулась, женщина? С кем ты говоришь? И что такое, вообще, твой ребенок? Что здесь твоего?
– Ты мне зубы не заговаривай, мерзавец! – Хадиша продолжала размахивать своим жалким оружием. – Ты чего затевал, когда смотрел на мальчика?! Какую ты пакость надумал? Я ведь по твоей поганой роже читать умею как по буквам!
– Ишь ты, как запела, негодяйка! – Мовсар-Али рассвирепел. – Ты только погоди, ох ты у меня поплатишься, когда кафиров перебьют!
– Да может, еще кафиры тебя самого убьют прежде, благослови их Аллах, если так!
Вопреки неслыханной наглости жены, гнев вдруг растаял. А ведь могут, еще как могут. Нет, надо думать, надо искать выход. С этой чумной датчанкой он вправду будет разбираться, только если, самое главное, уцелеет сам. Можно, конечно, все-таки отобрать у нее ребенка, не самому, убить не убьет, но уж кусаться и царапаться будет как тигрица, только все равно помощники ее одолеют. Но хлопотно и долго. Но где же взять другого ребенка, не в гетто же за ним ехать, было б можно попасть в гетто, только бы проклятые макисары его здесь и видели!
Ах, дурачина, вовсе мозги отшибло! Мовсар-Али шлепнул себя ладонью по лбу. Дело-то проще простого! Напрочь забыв о жене, он понесся назад в приемную, к самому близкому телефону. Конечно, конечно, обратив его внимание на младшего сына, Аллах подсказал самый беспроигрышный вариант! Пусть шлют автобусы в ближайшее гетто, пусть привезут сотню, нет, несколько сотен, всех детей, какие там найдутся! Пусть их выстроят по набережной, вокруг всего Ситэ, и начнут убивать! У макисаров полно родни в гетто, ясное дело, они первым делом тут же согласятся выпустить с острова имама с его приближенными, а потом… да какая разница, что потом, это все его уже не касается, он уже будет в загородном особняке, во Вьё-Мулен, на берегу пруда!
Мовсар– Али, торопясь, запустил номер последнего соединенного абонента. Трубку взял тот же противный капитан, ну да неважно.
– Офицер! Слушайте меня внимательно, офицер!
– Я Вас слушаю. Есть изменения?
– Не в том дело! Надо срочно, слышите, срочно…
Имам тряхнул трубку. Еще тут связь обрывается, когда каждая минута на счету! Гудков не было.
– Эй, Ибрагим, принеси немедленно радиотелефон! Он вроде валялся в моем рабочем кабинете!
Молодой благочестивый помощник искал недолго, но, когда вошел с трубкой в руках, лицо его было еще перепуганнее.
– Кажется, связь оборвалась, господин. Похоже, ее сумели повредить макисары.
– Дурни! Дети шайтана! Дайте кто-нибудь мобильник, неужто так трудно сообразить?!
– Мы ведь всего-навсего городская полиция, почтеннейший, – угрюмо отозвался здоровяк в форме. – У нас положено по одному мобильнику на пятерых человек, штука все-таки недешевая.
– Ну и что с того?! – Драгоценные секунды таяли, как мороженое на солнцепеке. – Вас тут около пятнадцати человек, остолопы!
– Так-то оно так, – полицейский глядел на него с каким-то недостаточным почтением, – но вот мобильника нет ни у одного.
Рехнешься с ними!
– Ибрагим, найди тогда мой мобильник, он тоже в кабинете, быстро!!
– Господин, Вы ведь велели вчера отвезти его на гарантийный ремонт. Я отвез. Но у них чего-то там не было на складе. Очень извинялись, обещали доставить сегодня на дом, к девяти утра… Ну и…
Имам Мовсар-Али тяжело опустился на пол и, закрыв ладонями лицо, тоненько заскулил.
Штаб повстанцев обустроился в здании Европола. Бриссевиль не пожалел отвлечь двух парней, Малезьё и Гаро, на то, чтобы стереть информацию во всех компьютерах. Прямой необходимости не виделось ни малейшей, но недоумения не вызвало. «Что русскому здорово, немцу смерть» – непонятно прокомментировала его распоряжение София Севазмиу, держа в руке не папиросу и не револьвер, а всего-навсего картонную чашку чаю. Смотрелось это почти противоестественно.
– Алло! Ларошжаклен! – Анри поднял трубку. – Да, Лаваль, что у вас там творится?
Пьер Лаваль как раз руководил группой эвакуаторов в самом крупном гетто – Пантенском.
– Да у нас-то все лучше некуда, на все гетто оставалось не больше пяти фликов! Народ прочухался, на сей час спустили под землю больше четырехсот человек. Одна беда, женщины уж больно много сувениров в узлы набивают – фотографии там, книги, посуда прабабкина… Оно понятно, конечно, но ох…
Ох будет потом, невольно подумал Ларошжаклен. Разместить в катакомбах больше десяти тысяч человек, да затем переправлять мелкими партиями из Парижа… Но это хорошо, очень хорошо.
– А в Аустерлице что?
– Да тоже вроде все нормально идет. Ладно, отключаюсь, хоть и защищенная линия, а мало ли… Привет!
– Десять минут десятого, – отец Лотар кусал губы. – Софи, сколько времени понадобится на то, чтоб заминировать?
– Если работать будет человек пять – управимся меньше чем за час. Но больше двух часов нужно на то, чтоб их оттуда выбить. И это в самом лучшем случае, крепко засели, сукины дети.
– И час нужен нам, тоже не меньше, поглядеть, что с алтарем, переосвятить… Софи, мы не укладываемся в каноническое время.
– А что это значит, Ваше Преподобие, каноническое время? – не удержался Бриссевиль, – Я вроде бы о таком ничего не слышал.
– Неокатолики служили мессу в любое время суток, когда хотели, – хмуро ответил отец Лотар. – Это стало легко потому, что они отменили литургический пост. По канонам священник не должен есть и пить перед мессой.
– И как долго?
– С полуночи.
– Так Вы…
– Ну, это-то ерунда, я человек привычный. Не поймите меня превратно, я могу хоть до вечера терпеть без воды, как это у нас в Великую Субботу и приходится делать. Но начинать мессу после полудня я все равно не могу, пил я или нет, неважно. Это нельзя, и все.
– Да ладно, горевать-то покуда не о чем, – София поднялась с присущей ей юной резкостью движений, подняла раму окна с матовым непрозрачным стеклом: молодой каштан рядом с ним, казалось, сгибался под тяжестью неимоверного количества своих ярко-розовых цветочных пирамидок. – Мы не потеряли до десятого часа утра ни одного человека. Надо сказать, у нас и безо всяких мятежей выдаются куда худшие дни. Сутки держать остров – для нас это максимум, но они-то наших планов не знают. Они должны считать сутки нашим минимумом, иначе у них вовсе резьба соскочит, ради чего такое затеяно. Что скажете, Анри?
– Скажу, что штурмовать собор я бы не хотел. Они заложили окна чем подвернулось, легко их не снять, а все пространство вокруг здания – голое, хоть шаром покати. Даже деревья давно вырубили, высадили свои дурацкие цветочки, как знали, канальи. Слишком много народа ляжет, ах, досада, ну кто же знал, что брать надо сперва не Дворец Юстиции, не Европол даже, а сам собор!
– Ну чего теперь волосы рвать? Со мной все согласны, что с наименьшими потерями мы возьмем их под утро?
– Потери все же будут, хотя и меньше, – свел брови Ларошжаклен. – Но все-таки не по душе мне, что у одного из этих сволочей, того, что засел на крыше, похоже, снайперская винтовка. Чего, Левек?
– Ребята перекусили-таки хвост телефону, – весело доложил Эжен-Оливье. – Еще бы, конечно, знать, чего у них там с мобильниками. Но телефонной связи больше нет.
– Молодцы! Выпей сока, тут весь холодильник набит. И ребятам отнесешь холодного.
– Не откажусь, – Эжен-Оливье погрузился в недра огромного рефрижератора. – Томатный есть, здорово.
– Так что с винтовкой? – Бриссевиль тяжело, с хрипами, закашлялся.
– Я наверное не поручусь, – продолжил Ларошжаклен. – Но что-то мне кажется, что у их снайпера СБ-04 с инфракрасным видением. Шикарная вещь, ее в России в десятых годах разрабатывали. Но откуда такая роскошь у полицейского?
– Да это ж необязательно флик, – усмехнулась София. – Не всех же мы перебили, кто-то из Европола мог пробраться в собор, да и вообще несомненно, что по Ситэ прячется по углам десяток-другой неплохо вооруженного народу, и мы не заметили этого лишь потому, что они не хотят себя обнаружить раньше штурма.
– Это как пить дать, – Бриссевиль все кашлял, кровавя носовой платок.
– Ну ладно, пусть даже у снайпера на крыше собора винтовка с инфракрасным прицелом. Все равно ночные потери несопоставимы с дневными. Так что не хотите ли чаю, Ваше Преподобие?
– Благодарю, Софи, – отец Лотар не сумел удержаться от смеха. – Вы всегда умеете на редкость изящно закруглить мысль. А я именно сейчас как раз не настолько привередлив, чтобы отказаться даже от того, простите, напитка, который Вы хлещете последние полчаса.
– Хотя он пахнет сушеной рыбой в керосине, – подхватил Ларошжаклен.
– Не могу предположить, что я попала в общество гурманов, – София вытащила из стопки еще одну чашку и принялась наливать чай, заваренный прямо в электрическом чайнике. – Это настоящий «Лапсунг Сушонг», у меня завалялось в карманах полпакета. Но, может, я впустую от сердца отрываю, а, отец Лотар? Не стесняйтесь, если предпочтете сок.
– Нет, горячий настой лучше, будь это хоть белена, – отец Лотар с нескрываемым удовольствием принял чашку.
– Левек, передай Берто, что собор будем освобождать ночью.
– Хорошо.
Эжен-Оливье вышел, нагруженный ледяными пакетами.
– Значит, загораем до ночи, – Роже Берто вскрыл ананасовый нектар. – С охлажденными напитками по вкусу, как на Лазурном берегу. Вот только одно хотел бы я знать, что начнется раньше. Мы пойдем штурмовать собор или те пойдут штурмовать Ситэ. Хоть тотализатор устраивай и принимай ставки. Все одно делать не фига. Разве что шезлонги тут расставить.
– Тут не стоит, – у Эжена-Оливье все не шла из головы винтовка, что видит в темноте. – Ты не знаешь, где сверху-то гад засел?
– Да где-где, на галерее, в середке, прямо над окном-розой.
Можно, конечно, двигаться от апсиды по стенам, увидит гад оттуда людей прямо у дверей или нет? Если б знать. Но ведь вовсе прижиматься к камню не придется, двери-то выламывать надо. Кого-нибудь да может зацепить. Ну чего бы такое придумать, чтоб его не было? Давно он не видел Нотр-Дам так близко. Две башни, коронами воздетые в небеса, круг исполинской розетки, три двери, с замазанными известкой следами сбитых изображений. А ведь он помнит их названия: вот эта, левая, Портал Девы, в центре – Портал Страшного Суда, а последняя – Портал Святой Анны. Только вот не у кого спросить, зачем дверям названия, и почему такие, а не другие. Как, впрочем, не у кого, а отец Лотар? Надо будет к нему подойти, когда он не занят.
Еще немного потерпи, Нотр-Дам, это ведь, как говорят старики, невыносимые муки долгой болезни, а потом – легко и светло, значит, смерть пришла освободить от страданий. Потерпи еще чуть-чуть.
– Ух ты, глянь, Левек, ты только глянь! – Роже чуть присел, звонко хлопнув ладонями по коленям. – Нет, ну молодец Ларошжаклен, ну умница! Все как по нотам!
В безоблачном небе кружили лопастями черные стрекозы вертолетов, еще совсем маленькие, но довольно быстрые в своем стрекозином росте.
– Десант хотят высаживать! Гадом буду, десант!
– Десант!! Сюда летят военные вертолеты, сейчас высадят десант! – Ибрагим вбежал в маленький кабинет, куда забился имам Мовсар-Али, не желая никого ни видеть, ни слышать.
– Что?! – Мовсар-Али подскочил в кресле. – Откуда тебе, дурья башка, знать, что они высаживают десант?! Ну как, напротив, стрелять станут или бомб каких накидают, да прямо по нам! С чего ты взял, говори!
– Так офицер сказал! Офицер сказал, будет, значит, высадка десанта!
Ну, спохватились наконец! Могли бы и раньше сообразить. Хвала Аллаху, стало быть, теперь им надо только просидеть тут, взаперти и в безопасности, еще часок-другой, словом, покуда не обезвредят всех макисаров. Мовсар-Али облегченно вздохнул. Пожалуй, за этот день он похудел килограммов на пять, в баню не ходи.
Морис Лодер вытащил из ящика «Стингер».
Поль Герми ждал, чтобы последовать его примеру.
Слободан, который сразу не счел для себя необходимостью присутствие в штабе, изготовился четко, с той скупостью движений, словно воевал последние десять лет.
Огромная стрекоза с черно-зеленым брюхом вдруг подпрыгнула по-лягушачьи, а в следующее мгновение ее не стало. Просто не стало, даже трудно было как-то связать исчезновение гигантского насекомого с не таким уж и безумно громким хлопком, что ему предшествовал.
– Что, не ждали, гады, не знали, какие тут у нас хлопушки запасены? – счастливо шептала Жанна, наблюдая, как рассыпаются вертолеты как идет в бешеный пляс исполинская водная воронка на месте падения, между мостами
«Только бы никого не задело осколками, насмерть ведь сразу, – подумал отец Лотар. – Хотя два вертолета вроде бы упали в Сену, я почти уверен».
– У нас вновь небольшой тайм-аут, – иронически выделяя американизм, сказал Ларошжаклену Бриссевиль. – Даже если они и успели подготовиться к штурму, теперь переиграют. Решат вооружиться получше.

ГЛАВА 16. ЗАТИШЬЕ
– Малютка Валери не напрасно так сердилась на нас, – говорил отец Лотар, идя в черной своей сутане вместе с Софией и де Лескюром между молодыми каштанами, ярко горевшими розовыми свечками. – Слишком уж долго мы не могли решить простую задачку, со слишком очевидным для ее ребяческого ума ответом. Если не можешь уберечь святыни, лучше своими руками уничтожить ее, чем оставить на поругание.
– Ну, что поделаешь с дураками, – улыбнулась София.
Отец Лотар с изумлением заметил вдруг, при золотистом солнечном свете и розовом свете каштановых свечек, что глаза Софии Севазмиу вовсе не черные, как ему всегда казалось. Черным был только зрачок, ничуть не больший, чем у всех нормальных людей. Да и то сказать, зрачок преувеличенного размера – это уже патология зрительной функции, а никак не особенность роковой женщины. Отчего же всегда и всем, он почему-то знал, что всем, кажется, будто у Софии радужка едва не в один цвет со зрачком? А она по внутреннему краю скорее серая, а по внешнему больше уходит в болотно-зеленый. Выходит, что черное пламя, бьющее, как из огнемета, это всего лишь сам взгляд, всего лишь выражение этих невероятных глаз.
– Ну что же, Софи, нет ли у Вас настроения прогуляться немного по Ситэ со мною и месье де Лескюром? – спросил отец Лотар. – Нам хотелось бы кое-что с Вами обсудить. Вы ведь припоминаете, я с самого начала оговорил, что выдвину некоторые условия?
– Да, я помню.
– Проблема в том, Софи, что Нотр-Дам – это уж слишком большая и слишком святая святыня.
– Вы говорите довольно очевидные вещи, – голос Софии сделался напряженным.
– А Вы уж сразу и догадались, что неспроста.
– Послушайте, Ваше Преподобие, что-то у меня какие-то самые идиотские предчувствия. Говорите-ка прямо.
– Я согласился с тем, что бывает и такое, чтоб можно было уничтожить Нотр-Дам. Нужно уничтожить Нотр-Дам…
– Сейчас Вы скажете, что, взорвав Нотр-Дам, нельзя и невозможно дальше жить самому? – София вскинула голову.
– Как это нельзя? – с горечью возразил отец Лотар. – Скажете тоже! Да еще мне пытаетесь приписать такую вот нелепость! Святой Петр предал Спасителя, трижды отрекшись от Него – и то жил дальше! Нотр-Дам – не Спаситель, а лишь одно из тысяч прекрасных отражений Его учения в нашем грешном мире. Да можно ли сравнить тяготу, которая суждена мне, с тяготой Апостола?
– Ну так в чем же дело? Я что, не поняла, что ли, к чему Вы гнете, Ваше Преподобие? Вы не хотите уходить из собора, так?
– Так, – отец Лотар наклонил голову в каком-то мальчишеском упрямстве.
– Что за бред? Вы сами себе противоречите.
– Да. Софи, я сразу, прежде чем Вы это сказали тогда, понял, что одна-единственная Литургия стоит затеянного. Но я сразу ощутил и другое – зная, что он взлетит на воздух, я не смогу из него выйти. Просто не смогу, ноги не послушаются. Даст Бог, я успею отслужить Литургию, народ, который захочет на ней быть, начнет покидать Ситэ через подземку – а я останусь молиться, молиться до конца.
– Вы христианин, Вам запрещено самоубийство! – резко бросила София.
– Быть может, я заблуждаюсь, быть может, я просто слишком слаб духом. Но я все же надеюсь, что Господь не сочтет самоубийством то, что я буду молиться в обреченном соборе. Но Господь милосерд к нашей немощи – вдруг Он и не предоставит мне возможности ухода? Однако если я обрекаю на погибель свою душу из-за слабости – моя ошибка, мне и держать за нее ответ. Софи, во Франции есть кафедралы краше Нотр-Дам, что уж говорить. Он тяжеловат, слишком обременен наследием романики, но без ее суровой простоты. А кафедрал в Реймсе еще неказистее. Но именно в стенах этих двух соборов ощущается дыхание страны, той страны, что была когда-то Возлюбленной Дочерью Церкви. Софи, Нотр-Дам нельзя бросить в беде. Если не можешь ее отвести, надо быть с ним, быть до конца.
– А солдат не бросает своего офицера, – тихо сказал де Лескюр, как поняла София, продолжая уже свой спор с отцом Лотаром. – Место министранта рядом со священником, до конца. Душа нашей нации всегда была феодалкой – покуда у нашей нации еще была живая душа. Я тоже кое-чего не могу. Ну и, кроме того, я просто-напросто уже слишком стар.
– А я, выходит, молоденькая, – хмыкнула София.
– Только вот глупостей сейчас не наговорите, – отец Лотар предупреждающе поднял руку.
– Наговорю умностей, можете не волноваться. Взрывать-то Вас, как-никак, буду я. Так грех или не грех взрыв Нотр-Дам при том раскладе, что мы имеем на руках?
– Грех и не грех.
– С негрехом понятно, но ведь грех увесистый, не так ли? Слишком увесистый, чтобы я навесила его на спину молодняку, которому еще жить да жить. Минировать буду я, возьму только несколько человек на подручные работы. Но вся нравственная ответственность за этот взрыв ложится только на меня. Вы, значит, продумали все самым комфортным для себя образом, а я разбирайся как знаешь? Очень галантно и, главное, очень по-мужски. Да, вижу, что Вы хотите сказать – я это только сейчас придумала, когда узнала о Вашем решении. Но в действительности это ничего не меняет, просто не было времени призадуматься раньше. Но там, в соборе, я все равно бы поняла это. Все, что Вы говорите о невозможности бросить собор применительно к себе, в той же мере касается меня, отец Лотар. Если не в большей, но уж ладно, одну позицию уступлю.
– Софи, Вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что Вы – чудовище? Довольно симпатичное чудовище, надо признаться, но абсолютное.
– Говорили, не сомневайтесь.
– Вот так я и знал, что не оригинален.
– Ох, уж эти мне католические навороты! Вы всерьез, Ваше Преподобие, надеетесь мне зубы заговорить?
– Не всерьез, Софи, – отец Лотар вздохнул. – Но надеюсь.
– Ну, знаете, – глаза Софии весело блеснули, и отец Лотар с изумлением заметил, что они вновь кажутся черными. – В конце-то концов, побойтесь Бога. Я вижу перед собой мальчишку тридцати лет…
– Тридцати трех, с Вашего позволения.
– Существенная разница, ничего не скажешь. Мне-то сколько годков, Вы б хоть приблизительно подсчитали! Да я родилась раньше всемирной сети интернета! Вы такое способны хотя бы вообразить? Ах нет, куда Вам, Вы ведь не помните даже тех времен, когда на европейском интернете фильтров не стояло. Я рядом с Вами стара, как Троя. И, тем не менее, я не спорю с Вами, хотя мне бы очень позволительно поспорить. Ведь не так ли, месье де Лескюр, мы-то с Вами вправе требовать от молодежи, чтобы она жила?
– Перевербовка в стане противника, причем на ходу, – букинист рассмеялся негромким старческим смехом. – Нет, мадам Севазмиу, у меня другое огорчение, даже не связанное с прожитыми летами. Паства останется без своего пастыря.
– Я, благодарение Богу, покуда не единственный священник во Франции! – резко возразил отец Лотар.
– Друзья мои, каждому из нас троих попросту очень хочется переубедить двух других. – Де Лескюр улыбнулся той улыбкой, которую принято называть тонкой, приписывая проницательности пожилых лет. В действительности улыбка стариков тонка потому, что годы сужают губы, подумалось Софии. Верно, и у меня то же самое, признаки лет притворяются признаками ума. Но вот где настоящая проницательность, так это в этих когда-то голубых маленьких глазах, что прячутся под седыми разлохматившимися бровями. Не прост старик, очень не прост, я это еще позавчера заметила. – Разберем лишние карты обратно по рукавам. Для меня-то и Вы, Софи, девчонка. Интернет, подумаешь. Я-то родился, когда каждый компьютер занимал немаленькую комнату. Сделаем так, как подсказывает каждому совесть или сердце. Для нашего отца Лотара есть нечто вроде долга капитана перед кораблем, для меня есть долг министранта-солдата при офицере-священнике, который должен его сопровождать, ну а Вы, Софи… Не в обиду Вам будь сказано, Вы вообще в этой истории с самого начала выступаете как архетип Смерти. Смерть живой не остается, это алогично.
– Вот в чем преимущество опять-таки пожилых лет, так мы успели вволю начитаться книг, после вчистую уничтоженных… Гляньте, месье де Лескюр, как скривился наш дорогой отец Лотар! Он-то вырос в годы, когда они прочно узурпировали образ смерти. «Вы любите жизнь, а мы любим смерть», ну помните, с чего они начинали. А ведь и тут подтасовка. Не смерть они любят, а отсутствие жизни всего лишь. Мертвенность, распад, гниение во всех смыслах этих слов. А я помню, как поколение моих родителей говорило – кто любит жизнь, тому и смерть хороша, кто жизни не любит, тот и смерти боится. Ведь христианин не должен бояться смерти, Ваше загрустившее Преподобие?
– Не должен, Софи, не должен, – отец Лотар, казалось, о чем-то серьезно размышлял, размышлял стремительно – судя по тому, как все время менялось выражение его лица. – Вот что, я согласен с месье де Лескюром относительно Вас, Софи, но опять же есть условие. Даже не условие, пожелание.
– Что Вам угодно? Боюсь, торг сейчас нагнулся в Вашу сторону, скорей всего я соглашусь, хотя по глазам вижу, затеяли какую-то чертовщину.
Отец Лотар расхохотался, так искренне и весело, что к нему, еще не понимая, присоединились София и де Лескюр, стряхивая тяжесть этого нелегкого разговора.
– Ну горе с вами, людьми двадцатых годов, ну горе, Софи! Вот как раз «чертовщина» самое уместное в вашем духе слово применительно к тому, что я сейчас хочу предложить! Ну, потешили! Ох, ну драть Вас было некому!
– Ну, прошу прощения. Дурацкое слово применительно к священнику, и на самом деле скверная привычка чертыхаться. Но мое поколение никогда не воспринимало чертыханья буквально, так, шуточка.
– Что и требовалось кое-кому. Но не о том речь, перевоспитывать Вас уже совсем-совсем поздно, в контексте наших сегодняшних обстоятельств.
София весело хмыкнула, явно оценив шутку священника.
– Я прекрасно помню, что Вы православная, – продолжил отец Лотар. – То есть, никакая Вы, конечно, не православная, а попросту пребываете в расцерковленном состоянии, но тем не менее. Но vis major excusat (Зд. – в чрезвычайных обстоятельствах (лат.)) я все же могу причастить человека в Вашем плачевном духовном состоянии, не особо опасаясь обвинений в экуменизме. Наши Церкви взаимно не отрицают друг за другом Апостольского преемства.
– Ох, не помню. Но даже если бы дело сводилось к тому, чтобы Вам было полегче, я бы и то согласилась. А я начинаю думать, что дело даже не только в этом.
– На большее я и надеяться не смею, я реалист. Итак?
– Я причащусь на этой мессе. И даже исповедуюсь перед ней, хотя вся моя исповедь, как в романе вашего французского классика, уместным образом сведется к двум словам.
«Поганый роман, но эта сцена, не отнять, хороша, – подумал де Лескюр. – Даже очень хороша, вопреки всему мусору, которым набита голова автора. Как же там было?
– Пусть каждый из вас громко покается в своих грехах, – сказал Гран-Франкер. – Монсеньор, говорите. Маркиз ответил: – Я убивал.
– Я убивал, – повторил Гуанар.
– Я убивал, – сказал Гинуазо.
– Я убивал, – сказал Брэн-д'Амур.
– Я убивал, – сказал Шатенэ.
– Я убивал, – сказал Иманус.
Гран– Франкер осенил их распятием и произнес: -Во имя Пресвятой Троицы отпускаю вам ваши грехи. Да отыдут ваши души с миром.
– Аминь! – откликнулось шесть голосов. Маркиз встал.
– А теперь пора умирать, – сказал он.
– И убивать, – добавил Иманус [43]. Память у меня, однако, еще хоть куда, едва ли спутался во всей цитате. Но еще б не помнить столь яркого примера того, как персонажи перебарывают автора. Всегда любил так баловаться, находить в книгах подтверждения тому, что художественная правда побеждает ложную идею. Но что я сейчас о книгах? Словно какой-нибудь римлянин, родившийся поколении в третьем в Галлии, копаюсь в книжных свитках на вилле с обогреваемым мозаиковым полом, а водопровод, между прочим, уже барахлит, вокруг же рубятся на секирах немытые исполины франки. Наш мир не в первый раз оварварился, и вновь не время копаться в поэзии прошлого, надо зорко наблюдать, как вокруг рождается новый эпос».
– В далекие же Вы эмпиреи залетели, месье де Лескюр, – сказал отец Лотар. – Мы уж с минуту Вас наблюдаем.
Он улыбался. Улыбалась София Севазмиу.
Снайпер угнездился хорошо, слишком уж хорошо, чтобы об этом можно было не думать. Благо и времени для размышлений было немеряно, враг не торопился атаковать. Эжен-Оливье видел, как на набережной, через Сену, становится плюнуть некуда от синих мундиров, слышал шум грузовиков.
– Покуда выигрываем время, – сказала Жанна. – Слушай, ты не видал Валери?
– Нет. А тебе не приходит в голову, что мы сейчас последний раз видим дневной Париж?
– Ну, это уж как Божья воля.
43 из романа В. Гюго «Девяносто третий год», кн. V, гл. XI.
– Да я не о том, – досадливо возразил Эжен-Оливье. – Все меняется. Люди из гетто, слава Богу, уходят, но без гетто подполью не жить. Завтра утром мы, если останемся живы, будем в катакомбах. Возможно, и месяц придется сидеть без дневного света, а то и два. Затем мы переместимся в Вандейские леса, но ведь и они начнут тогда теснить крестьян еще больше. Лесные города огромны, еще со времен белых, которые их тоже не сами вырыли. И все-таки они только перевалочный пункт на путях к границам Евроислама.
– Да, – Жанна стиснула маленькие ладони. – Это – исход.
– Чего?
– Ох, ну какой же ты неграмотный!
– Погоди, это что, из Библии?
– Ну да. Исход. Только не просто из плена, а из родной земли.
– Ну, может быть, мы еще вернемся сюда. На танках, – Эжену-Оливье очень хотелось утешить Жанну, и он, похоже, нашел нужные слова. Лицо девушки просветлело.
– На русских танках? – спросила она все же с некоторым сомнением.
– Но ведь Софи Севазмиу – русская, – напомнил Эжен-Оливье.
– Ну, тогда, я думаю, мы с русскими поладим! Если они хоть капельку такие, как Софи. Ладно, не нравится мне, что никто Валери не видал. Побегу, поищу.
Ну, просто свойство Жанны – только что была тут, и уже след простыл. Эжен-Оливье прищурился, пытаясь разглядеть затаившуюся тень на галерее. Прячется, гад, со своей теплой ночной винтовкой. А вот если бы оказаться на крыше, так и не сложно бы с ним справиться. Он смотрит вниз, он никак не ждет нападения. Никак.
Отец Лотар и де Лескюр сидели на скамейке в цветнике, разбитом вдоль Консьежери. Старый букинист перебирал еще более старые четки с белыми фарфоровыми бусинами, между тем как священник просто наблюдал за припрыжкой задиристых парижских воробьев, деливших на дорожке оброненный кусочек булки.
– Я уже начинал тревожиться о том, что в сутках двадцать четыре часа, – де Лескюр, поцеловав крестик, сунул четки в карман. -
Помните, сколько вчера было верных на исповедь? А ведь ничего, каким-то образом все поспели исповедаться.
– Все, – взгляд отца Лотара не отрывался от пестрой стайки. – Кроме одного, которому я мало чем могу помочь.
– Да, не можете. Слишком уж стремительно все развернулось, как на старинной видеозаписи, которую пустили в убыстренном режиме. Я понимаю, как Вам тяжко, Лотар. Но быть может, Вы все же расскажете мне о том, что у Вас лежит на душе? Я-то, конечно, не могу отпустить Вам грехов, но быть может, хоть чуть-чуть полегчает?
– Вы очень добры. Но мне не хочется в последний день жизни, во всяком случае, я надеюсь, что он будет последним, совершать еще один неотпущенный грех – перекладывать на плечи ближнего свои тяжелые мысли.
– Ваше Преподобие, тут уж Вы договорились до абсурда! Не один год Вы храните в сердце самые горькие тайны всех верных нашей общины. Будет ли худое в том, что один из этих многих воспримет малую толику Вашей тяготы?
Отец Лотар по-прежнему смотрел не на собеседника, а перед собой, хотя воробьи давно уже спорхнули, разобравшись с последней крошкой. В его осанке, осанке человека, почти нераздельно привыкшего к одежде, изобличающей род занятий, было что-то военное.
Тот, теперь уже словно давний, визит к Ахмаду ибн Салиху, он же Кнежевич, обернулся сущим позором, но дело-то поручали не кому-нибудь другому даже не столько ради владения компом, сколько из-за навыков городского альпиниста. Там, впрочем, можно было обойтись почти без них, дело было проще простого. Но ведь эти старые камни – тоже не отрицательный склон. По аркбутанам вполне можно вскарабкаться. С востока, и проще и правильней, раз гад засел на галерее.
Добраться бы еще до этих аркбутанов. Снизу-то гады простреливают подступы. Подождать темноты? Но этот-то, на галерее, тоже ее ждет. А, была не была!
Это почти как прыгнуть в детстве в ледяную воду, вот только глаза лучше не зажмуривать. Эжен-Оливье подобрался, затаившись за последним стриженым кустом, готовясь выскочить на открытое пространство. Ведь, будь они неладны, весь восточный мысок – один газон с цветочками, словно ковер свой дурацкий расстелили. Настоящие хозяева Парижа, короли, не боялись ни народа, ни тесных улочек, мелькнуло в голове. Это ведь Бонапарт первым начал расчищать большие пространства, мусульмане только переняли за ним. Ничего своего не могут придумать. Ладно, историю по боку. Вот чего надо решить сию минуту – снимать ли кроссовки? Карабкаться без них будет проще, это да. Но не на шею же их вешать, придется бросать. Ага, а потом воюй до утра босиком. Нет уж, как нибудь. Ну, пошел!
Эжен-Оливье петлял на бегу, пригибался, петлял. По мостовой тут же защелкали выстрелы, слава Богу, не автоматная очередь! Полицейские же не разгуливают по городу с автоматами. Еще бы полбеды, если б в его салках нужна была стена. Только ткнись в нее носом -и из окошек уже никто тебя не достанет. Но ему-то нужен аркбутан. Ох, как его можно снять с этого мостика! Господи, вот бы не заметили, куда он причалит!
– Огромный соблазн таят в себе мексиканские привилегии [44], – руки отца Лотара сжимали карманный Бревиарий с выцветшими ленточками и истертой по краям кожей. – Видите мой Бревиарий, де Лескюр? Ничего необычного на вид, не так ли?
– Ну, Вы все-таки с букинистом изволите говорить. Начало двадцатого столетия, не так ли? – Де Лескюр осторожно взял книгу у отца Лотара, открыл страницу на римских цифрах года издания. – Да, одна тысяча девятьсот первый год. Позолота, конечно, из пластинок.
44 Мексиканские привилегии – во время беспрецедентных гонений на Католическую Церковь в Мексике в 1920– 1930-х гг., сравнимых по масштабам с большевистскими гонениями на религию в России, Папа Римский Пий XI (1922– 1939) предоставил мексиканскому духовенству особые полномочия: в случае крайних обстоятельств священники получали право действовать в богослужебно-канонических вопросах по собственному усмотрению, не согласуя их решение с правящим епископом.
– А вот это уже я не знаю, что такого особенного в позолоте, кроме того, что держится крепко. До сих пор не облетела.
– А почему? Это не краска. К обрезу книги приклеивали тончайшую золотую пластинку, а потом терли ее слоновой костью до тех пор, покуда страницы не начнут разлипаться. Да, умели. Но издание тем не менее банальное, массовое. Как я сразу и подумал, Ратисбонское, Фридерик Пустет.
– Вот уж вправду всяк видит со своей колокольни. А какую мне выволочку устроили во Флавиньи за этот самый «банальный» Бревиaрий! Ведь мы назывались Священническим Братством Святого Пия Десятого. Как же мы его чтили за одну только «Присягу против ереси модернизма» [45]. То, что он первым реформировал Бревиарий, тысячу лет как всех вполне устраивавший, об этом не принято было даже упоминать. Из мирян многие и не знали, что читают не тот Бревиарий, каким пользовались их деды. Тогда я подчинился, на чем, как не на церковной дисциплине, стоит Церковь? Подчинился вопреки себе самому. Убрал вот этот самый экземпляр подальше в чемодан, стал пользоваться немного более поздней книгой. Но когда месяцами не видишь своего епископа… А иной раз и вовсе остаешься без связи с ним… Я давно уже читаю дореформенный Бревиарий. Мексиканские привилегии, истолкованные самым шулерским образом!
45 «Присяга против ереси модернизма» – установлена 1 сентября 1910 г. Папой Пием X. В «Присяге» содержалось исповедание католической веры в Бога, Божественное Откровение, святость и Богоустановленность Церкви, и отрицание модернистских тезисов об эволюции церковного учения, противоречии догматов «историческому учению Христа», необходимости критического рассмотрения истории христианства и др. «Присягу» в обязательном порядке приносили все кандидаты в клир перед рукоположением и затем ежегодно ее повторяли.
– Дореформенным принято называть как раз тот Бревиарий, что ввел в употребление святой Пий Десятый, разве нет?
– Бревиарий, которым мы пользовались, моложе этой невообразимой «Литургии Часов» всего на шесть десятков лет! Лескюр, дело не в Бревиарий, не только в нем! Меня все время точат мысли – почему мы так стояли на том, что граница всему – Второй Ватикан? Конечно, это после Второго Ватикана католицизм стал пародией сам на себя, с этими алтарными столиками вместо алтарей, с этим забвением латыни, экуменизмом, разрушением чина мессы… Но если до Второго Ватикана все было так замечательно, откуда же он взялся, этот Второй Ватикан? Знаете, принцип гнойной хирургии – разрез проходит по здоровой ткани! А мы, не по больной ли мы резали, когда рвали с Папой? Доминиканский орден до девятнадцатого века сражался против догмата о Непорочном зачатии Девы Марии, сражался, покуда ему не переломили хребет! А что, если я считаю этот догмат абсурдным, вслед за теми доминиканцами, настоящими, прошедшими через века? Ах, Лескюр, если бы собрать настоящий Собор, если бы попытаться понять, когда мы повредили веру отцов? Откуда пошла та трещинка, из-за которой католицизм разлетелся потом на осколки?
– У Вас не будет на то времени, Лотар, – веско произнес старик. – Но, быть может, это когда-нибудь сделают другие. Я не знаю, правы ли Вы в своих сомнениях, или они посланы Вам как соблазн. Не знаю, право, для меня это слишком сложно. Но сейчас нам надлежит очистить душу покоем. Вы ведь всегда были хорошим солдатом Церкви, не спорьте, мне со стороны видней. Вы мучились, но подчинялись. Кроме, разве что, более старого Бревиария. Господь милосерд. Если мы в чем-то заблуждаемся, пусть наши заблуждения сгорят в огне вместе с нашим собором.
– Аминь, – отец Лотар улыбнулся.
Военные силы все подтягивались. Не полиция, не внутренние войска, настоящие армейские подразделения. Куда же столько против жалкой горстки макисаров, невольно подумалось Касиму. А приказа начать действия все не поступало.
Ну отлично, толстое основание опоры его прикрыло. Да они и не вглядывались поди, откуда им знать, куда ему надо. Эжен-Оливье карабкался как по каменному мосту, захотелось даже, там, где возможно, встать на ноги и пройти. Но это уже ребячество. Вверх вообще никогда не страшно лезть, и всегда вдвое легче. Вот спускаться, это уже совсем другая песня. Но спускаться тем же путем не придется в обоих случаях. Как уже далеко внизу мостовая…
Мышцы изрядно затекли. Бережно отложив винтовку, Вали-Фарад принялся разминать ноги. Обидно, что делать сейчас нечего, еще обидней, что он не попал по макисару, когда обнаружил свое присутствие. Теперь не лезут, ждут темноты. Ну ничего, они ведь не могут знать, какал у него винтовка. Весело будет. А сослуживцы еще посмеивались, когда он выпросил у отца подарить на восемнадцатилетие СБ-04. Ну зачем нужна дорогущая «теплая» винтовка младшему полицейскому чину? Ему и патрулировать-то с ней не по форме. Так он и не патрулировал. Но вот на рабочем месте держал. Ну, и кто оказался прав? Как пригодилось-то!
На детски пухловатом, обыкновенно капризном лице Вали-Фарада играло счастливое выражение. По губам, украшенным усиками, которые еще не было никакой возможности всерьез подбривать, скользила довольная улыбка. Он уж было, смирился с категорическими планами отца: никакой работы в гетто, никой работы по выявлению макисаров до получения надлежащего образования. А до обучения – еще и поскучать годок простым патрульным, пусть и в престижном районе, это-де хорошо для личного дела. Между тем у самого Вали-Фарада планы устремлялись куда дальше, чем борьба с макисарами во Франции. Он мечтал воевать в Дар-аль-Харб, ведь не навеки же приостановлен газават? Подумаешь, бомба. Надо, значит, добыть эту бомбу у неверных, и воевать, воевать…
Воевать с неверными Вали-Фарад мечтал, сколько себя помнил. В тринадцать лет он сколотил из приятелей небольшую «бригаду». Свой выбор подростки сперва остановили на Аустерлицком гетто. Развлечься успели только пять раз, но на полную катушку. Сперва, это была идея Вали-Фарада, окружали глубокой ночью чье-нибудь жилье, начинали хрюкать под дверьми и окнами. Ну ведь здорово, разве грязные кафиры не свиньи? Потом уж врывались в дом, как это сделать, «разведывалось» заранее, не разбирали, конечно, как настоящие благочестивые, чего разрешено чего нет, охота была возиться, кафирам, по сути, жить-то не разрешено на свете! Просто колотили посуду, топтали постели, лапали женщин, особенно сверстниц, взрослых как-то слегка побаивались. А вот разодрать пижаму на вопящей царапающейся девчонке – милое дело. Насиловать не решались, скрывая шуточками страх, что может и того, выйти конфуз на глазах у дружков, все-таки недоростки еще были. Взрослые кафиры это каким-то образом чуяли, хватали за руки, увещевали, грозили, но до откровенной драки не доходило. Знали, гады, что никого не убьют и не изнасилуют, но все равно здорово было с дикими воплями выворачиваться из-под рук взрослых, растекаясь по всему дому, поди, поймай шестерых, когда один плюет в кастрюли, второй мочится на ковер, третий колотит палкой стекла, четвёртый гоняется за хозяйской дочкой, пятый вывалил на пол одежду из шкафа и прыгает на куче жалкого тряпья, шестой просто корчит рожи…
Очень скоро это выплыло наружу. Дружки, конечно, тут же сдали вожака, да он и самый старший был, и так ясно. Ему влетело, но не чрезмерно. Вали-Фарад превосходно понимал, что отец, хоть и считает нужным строго обуздывать нрав сына, в действительности возлагает на него большие надежды. Теперь он, конечно, стал взрослее, разумнее. Честно приготовился скучать, а тут вдруг такой сюрприз. Конечно, с макисарами разберутся быстро, но пострелять он успеет. А волноваться не о чем, мечеть надежная, они тут прекрасно продержатся до подмоги.
Вали– Фарад вытащил из кармана удачно завалявшийся шоколадный батончик.
Вот уж спасибо вам, почтенные зодчие, любезные каменотесы, что не жалели вы времени и труда на украшение храма всякого рода каменной мелочью! Страшно подумать, что б по вашей милости оставалось сейчас делать, будь вы убежденные классицисты! Пару раз Эжен-Оливье все-таки чуть не сорвался. Но оба раза даже испугаться не успел, нашел в первом случае куда наступить, во втором – за что ухватиться. Не напрасно он с детства днями напролет покорял пригородные руины.
Ладони ободрались, пятнали кровью камень. Хорошо, что он все-таки не разулся. Хотя, конечно, босая нога ощущает каждую выбоинку. Но, пожалуй, перебор, если б и ноги сейчас были так же хороши, как руки. А все-таки есть чем похвалиться, мало кто вот эдак влез бы на самую крышу собора. Ладно, хвастаться тоже будем потом.
Бриссевиль опустил бинокль: даже и без бинокля было уже заметно, что по другую сторону баррикад что-то начало всерьез происходить. Подогнали технику для разбора завалов: бульдозеры, тягачи. Ну, этого следовало ждать. Пожарные машины – умно. Только едва ли это поможет.
– Ну, сейчас будет, – завороженно разглядывая приближающийся к первой линии бульдозер, проговорил лежавший рядом с Жанной незнакомый парень.
– Ясен день, – ухмыльнулась она. – Небось сломали то, что у них на плечах вместо головы, с чего это мы патроны экономим?
Бульдозер медленно надвигался на автомобильный завал. Жанна видела уже лицо негра-рабочего в прозрачной кабине, посеревшее со страха. Надо думать, бульдозеров с пуленепробиваемыми стеклами не производят.
Гигантская лопата с силой толкнула перевернутый кверху колесами ситроен.
Жанна успела приоткрыть рот, и не зря. По ушам ударило все равно изрядно, но могло быть и хуже. Мины рвались одна за другой, незаметные мины, окутавшие сверху донизу весь передний ряд баррикады. Бензобаки воспламенились мгновенно, в том числе и бензобак опрокинувшегося бульдозера. За сплошной взметнувшейся в небо огненной стеной уже почти невозможно было увидеть причиненный врагу ущерб, но, судя по шуму, скрежету, грохоту и диким крикам, дело шло неплохо.
Но буквально через мгновение такие же безумные петарды затрещали и по другую сторону Сены, разве что по ушам били слабей. А там и снова по эту сторону, западнее.
– Классно, вот это классно! – Жанна смеялась, не замечая сама, что смеется сквозь счастливые слезы. – Эй, ты понял, ты понял, что у них был приказ переть одновременно?!
– Меня, между прочим, Артюр зовут, – юноша протянул руку.
– Жанна.
– Эй, у вас раненых нету? – На сей раз на негритяночке Мишель было бледно-розовое шелковое платье с рисунком из серебристых кленовых листьев. Оно не слишком удачно сочеталось с огромной санитарной сумой, которую девушка тащила на плече.
– Покуда все целы, – отозвалась Жанна. – Слушай, ну оделась бы ты хоть сегодня по-людски, слезы глядеть, как ты на своих шпильках скачешь!
– А если сегодня придется погибнуть за Господа нашего Иисуса? – Мишель упрямо вскинула подбородок.
– А шпильки-то тут при чем?
– Ради такого праздника надо надеть самые свои лучшие одежды.
– Так ты, поэтому и в гетто каждый день была такая разряженная? – изумилась Жанна.
– Но ведь и в гетто мой праздник мог случиться каждый день. Ладно, я дальше бегу, раз у вас порядок.
Жанна только присвистнула тихонько вслед Мишели, признавая, что до такого благочестия ей далеко.
– Ну ладно, пусть несколько «Стингеров», но мины-то у них откуда?! Откуда мины?! Автоматы, винтовки, это еще можно как-то объяснить! Но что у них еще есть, что и откуда?! – Голос генерала метался в трубке как хищник в клетке.
– Думаю, что все же не из России, – устало ответил Касим. – Думаю, что сейчас не время затевать судебное разбирательство, г-н генерал, но какой-то склад несомненно изрядно оскудел.
– Состояние складов сейчас проверяют. Надо хотя бы знать, чем нас еще порадуют кафиры. Что с имамом Мовсаром-Али, он так и не вышел больше на связь?
– Нет, г-н генерал.
– Ну и ладно. – Генерал несколько успокоился. – Крика будет много, но я не намерен класть кучу солдат, лишь бы спасти его любой ценой. Штат мечетей не по моему ведомству.
Касим хмыкнул. Генерал не француз, но парижанин в четвертом поколении, из богатой семьи. С другим арабом он такой двусмысленной фразы никогда бы себе не позволил.
– Много потерь?
– Сейчас трудно сосчитать. Изрядно, и в технике, и в людях.
– Что намерены предпринять?
– Отступили на безопасное расстояние. Техвойска смотрят, как протаранить оставшиеся завалы без потерь. Саперов пускать опасно, им пришлось бы работать под обстрелом. Чем скорей ряды ограждений взорвутся, тем скорей догорят дотла. Это даст макисарам выигрыш всего в несколько часов.
– Мы выигрываем всего несколько часов, – сказал Софии Ларошжаклен. – Что же, это также довольно много в нашем положении. Софи, до меня тут дошел довольно дурацкий слух…
– Не станем это обсуждать, Анри. Сейчас не до того. Какие полчища они стянули, на порядок больше, чем мы рассчитывали. Сколько же у нас потерь впереди, когда баррикады догорят.
Когда внизу загрохотало, Эжен-Оливье сидел, привалившись к каменному кружеву, пытаясь разобраться, сильно ли растянул кисть руки. Надо же, первый этап уже начат. До штурма совсем недалеко. Надо торопиться. Ничего, рука работает нормально, только больно немного.
Невыносимый запах гари заглушил благоухание весеннего цветения, сыроватый запах реки. В воздухе, как конфетти на свадьбе чертей, густо кружились жирные хлопья сажи. Они пятнали розовые свечки каштанов, розовое платье Мишели, склонившейся над сидящим на мостовой, в три погибели нагнувшимся вперед Бриссевилем. Тело его страшно содрогалось от удушья, Мишели было страшно вводить иглу. Хорошо хоть, что не в вену. Господи, даже у нее першит в горле, надо увести его в закрытое помещение, лишь бы укол сейчас хоть чуть-чуть помог.
Чем ближе к галерее, тем медленнее передвигался Эжен-Оливье. Теперь он уже вовсе не опасался сорваться, но здорово боялся нашуметь. Тише, еще тише, еще медленнее.
Удача! Флик, молодой парень, клевал носом, сидя на полу галереи. Винтовка стояла рядом. Эжен-Оливье полз, стараясь даже не дышать. Нагнулся. Протянул руку, очень осторожно, невыносимо осторожно сжал пальцами край дула. Теперь тянуть, тянуть вверх, как кошка тянет рыбку из аквариума. Еще немного, и можно будет перехватить второй рукой, ненадежнее, винтовка слишком тяжела, чтобы тянуть ее одними пальцами за край.
Ах, нелегкая! Острая боль в правом запястье не вынудила его выпустить добычу, но приклад предательски стукнул о камень.
– А-а-ах! – Молодой полицейский, с очумелыми спросонок глазами, вскочил, изо всех сил хватаясь за приклад.
Понимая, что не удержит спорного оружия, Эжен-Оливье спрыгнул в галерею, даже не спрыгнул, а упал сверху прямо на полицейского.
Винтовка со стуком упала, бесполезная для обоих. Бесполезен был револьвер в кобуре у Эжена-Оливье, ничем не мог помочь полицейскому его, тоже заточенный в кобуру, пистолет. Они сжимали друг друга, вдавливая в камень, качаясь, стремясь ни на мгновение не ослабить объятий.
– Кафир, сволочь, свинья, – высвистывал на одном дыхании полицейский.
Эжен-Оливье боролся молча, его выучка была куда как профессиональней, чтобы он позволил себе так бездарно тратить дыхание.
Парень оказался крепким и рослым, хорошо кормленным, в нем было килограммов на десять больше, чем в Эжене-Оливье. Он это понимал, еще как.
– Я тебя раздавлю, грязный кафир! Я на тебя патрона пожалею, не надейся, сам горло перережу! Ты мне поулыбаешься от уха до уха! – Полицейскому было явно обидно, что Эжен-Оливье не отвечает. Выкрикивая ругательства пухлым ярким ртом, он противно брызгал слюной.
Незаметно, совсем понемножку, Эжен-Оливье начал пригибать на грудь подбородок. Прижался еще сильней, будто бы в прежних потугах борьбы, резко поднял голову.
Удар, направленный в подбородок, быть может, не оказался безумно силен, но тело полицейского на мгновение дернулось от боли, мышцы чуть-чуть подмякли, хватка немного разжалась. Эжен-Оливье рывком присел, подсек мусульманина под коленки обхватом, собрав все мыслимые и немыслимые силы, встал, продолжая сжимать эти колени руками, поднял и по плечи закинул тело на перила, принялся толкать…
– Нет!! – голова полицейского висела в пустоте, но он делал отчаянные усилия соскользнуть с перил назад, Эжен-Оливье наваливался, наваливался и толкал изо всех сил. – Ты не посмеешь!! Не посмеешь!! Мой отец тебя сварит живьем, он тебя на кол посадит, да ты не знаешь, кретин, кто мой отц, да он…
Последний рывок – тело нырнуло вперед так стремительно, что Эжен-Оливье едва успел разжать собственные руки.
Крик множился, тело кувыркалось на лету и казалось странно деревянным, словно уже неживым.
Перед глазами прыгали сверкающие блестки, в висках бешено стучало.
Странно бравурный мотивчик, затренькавший где-то рядом, показался отзвуком бредового сна. Маленький дорогой мобильник-раскладушка, о котором так некстати для себя не знал имам Мовсар-Али, валялся на полу, выпавший во время борьбы.
Черт с ним, пусть трезвонит. Блесток перед глазами кружилось уже меньше. Нет, нельзя. Надо знать, вдруг те, снизу, поняли, что тут случилось? Или увидали? Эжен-Оливье раскрыл телефон.
– Алло?
– Вали-Фарад? Как там у вас дела, все в порядке? Эй, кто это говорит?! Там, в мечети, кто-нибудь! Позовите моего сына!
– Он не может подойти. Он очень спешит.
Эжен-Оливье щелкнул крышкой и посмотрел вниз. Вали-Фарад, так, оказывается, звали этого упитанного парня, уже не спешил. Раскинув руки и ноги, он неподвижно валялся на мостовой и был очень маленьким.
На мостах, уже на всех, исполинскими штопорами уходили в небо черные клубы дыма. Поблескивала спокойная, серебристая вода Сены. В старину где-то тут висел колокол, огромный. Но даже и без колокола здорово просто стоять и смотреть на бесконечную череду крыш. А эта бедняжка с отбитой головой, верно, была химера. Какой же ты высокий, Нотр-Дам. Ветер трепал волосы, здесь, в высоте, дышалось полной грудью.
Эжен-Оливье бережно поднял винтовку. Роскошная вещь, но у него будет время ее разглядеть с полным на то удовольствием. Штурмовать Нотр-Дам не начнут раньше сумерек. А это значит, ему здесь сидеть еще несколько часов. С сумерками же он спустится по той самой винтовой лестнице, о которой столько слышал с детских лет. Если не повезет, его снимут раньше, чем он сладит с замком. Но ведь очень может и повезти. И тогда он откроет своим двери Портала Страшного Суда. Можно, конечно, открыть и любые из двух других, но, хоть практического смысла нет никакого, он все-таки возьмется за эти. Потому, что Страшный Суд в каком-то смысле начался.

гетшеет

ОТ АВТОРА
Эта книга – книга христианки, христианки, быть может, плохой, но, во всяком случае, не полностью безграмотной. Этим и объясняется та жесткость позиции, за которую я еще, несомненно, услышу немало упреков. Спешу переадресовать часть их к Священному Писанию: именно там сказано решительно и четко: христианство – единственная истинная религия, а все боги язычников – бесы (Уже представляю, как меня пойдут колотить по голове словом «монотеизм». Мусульмане-де не язычники. Можно подумать, это хоть что-то меняет. Хотелось бы вообразить себе, как святые Иоанн Златоуст или Григорий Двоеслов, заодно с Иеронимом соглашаются признать за параллельную истину какую-либо нехристианскую религию по причине ее монотеистичности. А Спаситель вообще сформулировал предельно четко: кто не со Мною, тот против Меня). Европа, в которой происходит действие моего романа, в минувшем столетии позволила себе хорошо поспорить со Священным Писанием и с Отцами Церкви, сказав, что все религии – сестры, все ведут ко спасению, но каждая – своей дорогой. Прекрасно, сказали новообретенные сестры, дай нам равные права с собой, сестричка наша Церковь христианская, докажи права человека на деле.
И все развивалось по сценарию сказки про лисичку со скалочкой. Пусти меня на порожек, пусти меня в сени, пусти меня за стол, пусти меня на полати, пошла вон из дома, дура-хозяйка! На минувшей неделе в Москву приезжал, как рассказали знакомые католики-традиционалисты, священник из Германии. (Замечу для ясности, что в отличие от неокатоликов католические традиционалисты не признают надеваемой под светский пиджак рубашки с неприметной белой вставочкой…) «Как же у вас тут хорошо, – вздыхал он, покуда гостил. – Ходишь себе в сутане по городу, никто на тебя внимания не обращает, а то и вовсе место в метро пытаются уступить! А такого, чтобы вслед свистели-улюлюкали либо нарочно толкались в общественных местах, так ни разу не было! Ну, просто курорт». Но получать за сутану пинки и плевки в современной Германии – это еще не самое плохое. Недалек тот день, когда упомянутого священника будут просто хватать и тащить в кутузку – на законных основаниях, за появление на улице в виде, оскорбляющем чувства граждан иного вероисповедания. Мы перевернули уже страницу, на которой Нотр-Дам взлетел на воздух, фантазии о будущем кончились. Речь идет теперь только о фактах наших дней. А факты таковы. Крупнейший британский «Беркли банк» минувшим летом закрыл счета Британской национальной партии, наказывая таким образом последнюю рублем, сиречь фунтом, за критику ислама. Понятно, что речь на самом деле не в «конструктивной критике расистской (Ориана Фаллачи уже неоднократно спрашивала: а при чем тут расизм? Ислам – не национальность, ислам – религия. Ее словно бы не слышат, повторяя слово «расизм» как шаманское заклинание. А ведь то, что ислам – не национальность, предельно очевидно. В этом смысле нельзя не отметить чудовищной слепоты израильских властей, занимавшихся выдавливанием с территорий арабов-православных. Вот где расизм-то! При чем очень недальновидный и тупой) идеологии», как откомментировали это событие сами мусульмане. Всякий не чрезмерный идеалист знает, что банкиров интересует не этика, а доход. Ergo – у мусульманской ассоциации Британии денег куда больше, чем у Британской национальной партии. Ссориться с первыми невыгодно, со вторыми – ничего, можно. Ну и кто в Великобритании главный? В то же самое время в Германии мусульмане требуют дать юридический статус совету исламских общин «шуру» в земле Рейнланд-Пфальц, то есть узаконить одно правосудие внутри другого. Ну и кто главный в Германии?
Лисичка со скалочкой уже сидит на евро-полатях, остался только один ход игры – убирайся из дому сама, дура!
А дура сейчас – наша христианская цивилизация. Дура, вбившая в свою слишком добрую голову идеи равенства. На самом деле свято место не бывает пусто. Если одна святыня девальвируется, ее тут же вытесняет другая. Ислам – кукушонок в европейском гнезде, он крепнет день ото дня. От запрета акцентировать принадлежность к христианству всего один шаг до провозглашения лидерства ислама.
Моя книга – о противостоянии цивилизаций, доказательства которого почерпнуты в сегодняшнем дне и лишь спроецированы в будущее. Очень важно учитывать, говоря о противостоянии христианской и мусульманской цивилизаций, что вопрос касается не только верующих христиан. Ориана Фаллачи, заявляющая себя атеисткой, напоминает, что все европейцы независимо от веры в Бога являются собственниками достижений христианской цивилизации. Архитектура, живопись, литература, наука, все, чем мы привыкли располагать, – все это зародилось в лоне христианства. Именно эту данность у нас сейчас пытаются отспорить. В тексте конституции Единой Европы будет исключено упоминание о христианских корнях цивилизации континента. Между тем европейская цивилизация умрет, когда ее отсекут от христианских корней.
Если соскрести с нас восточные орнаменты – мы вполне проживем, проживем, мысля и созидая, на одном только материнском церковном наследстве. Это мысли атеиста. Конфликт цивилизаций – больше, чем конфликт христианской веры с магометанской.
Он больше, этот конфликт, но вместе с тем он и меньше.
Этого как раз не осознают атеисты. Когда человек начинает относиться к собору как к архитектурному памятнику – он перестает быть готовым за него умереть. И, в конце концов, он теряет тогда и памятник архитектуры. Одинокая фигура Орианы Фаллачи – исключение из правила. Она-то прежде других не боится умереть за собор как за архитектурную ценность – но подобных ей нельзя перечесть даже по пальцам. Счет начинается и заканчивается на слове «раз».
Нам ничего не отстоять без веры во Христа, вообще ничего. Поэтому один из очень немногих решительных людей в высших эшелонах католического Духовенства – президент Папского совета по культуре французский кардинал Поль Пупар, споря с упомянутым отрицанием христианских корней нашей цивилизации, культурных заслуг христианства, говорит: «Это намного больше, чем простой антиклерикализм, это попытка уничтожить свидетельства христианской веры». В интервью газете «Аввенире» кардинал предполагает, что в XXI веке многие христиане вновь примут мученичество за свою веру. Кардинал, похоже, большой оптимист, он полагает, что в XXI веке еще останутся христиане, притом настоящие, способные на мученичество. Ох, его бы устами, да мед пить.
Но отчего я пишу о Европе, мы-то ведь в России? Россия принадлежит европейской культуре на самом простом основании – на основании все тех же христианских корней. Покуда они у нас не обрублены – мы тоже Европа.
У нас все по-другому сейчас, несколько лучше покуда. Наша лисичка сидит еще только в сенях. Уже слышу хор голосов: как же так?! В Европу мусульмане хлынули в XX столетии извне, но в России-то они веками сосуществовали с христианами. Уж не хочу ли я объявить российских мусульман – гражданами второго сорта?
Не хочу. Я хочу понимания различия между светским законом и религиозной проповедью. И я считаю, что второе никак не должно попадать под запрет первого, должны же мы чему-то учиться на ошибках Западной Европы.
Ни в Европе, ни у нас мусульмане в основной массе своей не считают, что наша и их религия одинаково истинна. Для идеологов их экстремизма удобно, чтобы мы считали их братьями, покуда они считают нас кафирами, чтобы мы молчали, покуда они проповедуют.
Я решительно не отрицаю, что среди мусульман есть много и очень много хороших добрых людей. Но обратимся же к элементарной логике. Что разумнее: признать, что хороший человек заблуждается, или признать заблуждения верными потому, что их разделяет хороший человек?
Если второе, то уж будем последовательны. Назовем товарища Джугашвили нравственным эталоном и гением всех времен (а что, разве сотни тысяч хороших людей так не считали?), геноссе Адольфа Шикльгрубера объявим выдающимся сыном немецкого народа (а что, такие таланты, как Лени Рифеншталь или автор «Женщины без тени», не заслужили нашего восхищения?). Если сторонники второго пути согласны и на это, я умолкаю. Если они на это не согласны, то верен первый путь.
Лично для меня граница проста – не было хороших чекистов, не было хороших буденовцев, не было хороших эсесовцев, не было хороших сотрудников концентрационных лагерей по обе стороны фронта – поскольку заблуждения перечисленных замешаны на крови и зверствах. Но были ведь куда большие массы, разделявшие заблуждения, не закрепив их невинной кровью. Нельзя сказать, что им нечего поставить в упрек, но ведь не окровавившийся дьяволу в угоду человек может быть много лучше своих взглядов. К находящимся в таком же положении я отношу миллионы нынешних мусульман. Они также не образец невинности, закят-то они выплачивают, терроризм подпитывают. Но они не убийцы.
Что делать с моей экстремистской колокольни с такими людьми? Только одно – стремиться вывести их из заблуждения, грозящего, к тому же, гибелью души этих хороших людей. Хор либералов: да кто я такая, чтобы утверждать, чьи взгляды верны, а чьи – ложны?! Но разве я излагаю свое частное мнение? Это соборное мнение Святых Отцов, а я вообще ни при чем.
Предлагаю лишить либерализм слова – он уже продул исламу грядущую Европу, просадил подчистую, как подгулявший нувориш – состояние в казино. Воротимся лучше к насущному вопросу – что делать в отношении мусульман не-боевиков, не-террористов, не-талибов.
Ответ сводится к одному простому слову – проповедь.
Мы должны мирно сосуществовать с законопослушными мусульманами на исторически сложившихся территориях, но мы должны когда-то начать выправлять ошибку Российской Империи, унаследованную ею от Империи Римской.
Но покуда мы еще раскачаемся до этого хотя бы не на уровне дел, но на уровне понимания их необходимости, другая сторона, представленная отнюдь не самыми добрыми мусульманами, уже вовсю ведет свою игру в обратном направлении. Создаются специальные организации для обращения в ислам русских. Многие влиятельные в обществе члены таких организаций засекречены, о чем с поразительной откровенностью сообщает г-н Джемаль в интервью, о котором будет сказано ниже. А это означает, что, оставаясь на вид русскими, они действуют, якобы сами по себе, в действительности – в интересах исламского прозелитизма. И плоды очевидны то там, то здесь. Как, например, объяснить, что очень крупное издательство выпускает уже третью книгу некоего литератора, в которой абсолютно открыто рекламируется исламский терроризм. Так, например, в одном из эпизодов положительные персонажи, арабы и русские мусульмане, захватывают заложников. Чтобы наглядно продемонстрировать младшему товарищу отсутствие чувства собственного достоинства у кафиров, главари начинают всячески над заложниками глумиться, в том числе мочатся им в лицо. Опечалившись, что заложники вправду так презренны – не кидаются, видите ли, с голыми руками на вооруженных бандитов, юный террорист начинает палить по ним из своего автомата. Жутко и дико всего месяц спустя после Беслана знать, что вот сейчас эти книги лежат на лотках наших городов, точнее три уже лежат, другая, четвертая, вот-вот выйдет из типографии, быть может, сейчас, в эту минуту, печатается. А хуже всего то, что эти произведения проходят в жанре «фэнтези». Главный потребитель этого жанра – подросток. Его личность еще не устоялась, он уязвим к соблазну, когда кто-то повзрослее пытается внушить, что вовсе не гнусно, а очень даже «круто» стоять с автоматом в руках и глядеть, как корчатся в страхе безоружные и беззащитные.
Я не называю ни автора этой мерзости, ни выходных данных (Если ко мне будут претензии, я, конечно, докажу свои слова фактами). Упомянутая сага, по причине полной своей художественной беспомощности, не наделала шума, вопреки надеждам тех, кто ее продавливал. Незачем и делать ей лишний раз рекламу. Но ведь в следующий раз выступит кто-нибудь подаровитее.
Ислам не может не наступать, потому, что ему очень надо кое-что у нас отобрать. Мне потребуется небольшое отступление, чтобы объяснить – что именно.
Быть может, кто-то объявит клеветой живописуемую мной картину технического регресса грядущей Еврабии. Вспомню в ответ о том, как мои прошедшие Афган школьные друзья также кое-что мне некогда живописали. Такая, например, картинка из афганского быта: земледелец идет за плугом, боронит скупую землю. Устройство этого плуга едва ли поменялось с тех пор, как человечество научилось плавить металлы. Но на его ручке висит транзисторный приемник. Чтобы, значит, пахарю не скучать за работой.
Сейчас я начинаю склоняться к тому, что в этом транзисторе на убогом древнем орудии заключен глубокий обобщающий символ. Символ исламской цивилизации. Цивилизации лунной, цивилизации бесплодной, цивилизации паразитарной.
Что забавно, на самом деле с моим прогнозом согласны и сами мусульмане. Так, например, г-н Гейдар Джемаль, не делающий себе труда скрывать своих надежд на тотальную исламизацию России, заявляет: «Одна из главных проблем современности для ислама – довольно резкое отставание от остального мира в технологической и социально-экономической сферах. Преодолеть это отставание, на мой взгляд, могут помочь два фактора: во-первых западные мусульманские диаспоры, представители которых живут в современном социальном и технологическом окружении и в значительной степени его переняли, и, во-вторых, принимающие ислам люди, принадлежащие к народам, традиционно не исповедующим ислам. Они потенциально могут стать мостом, который соединит технологические достижения Запада с духовностью мусульманского Востока» (Портал «Credo», 04.09.2004).Такая откровенность на самом деле дорогого стоит. Если кто не понял, перескажем простыми словами: г-н Джемаль хочет обогатить нашу бомбу ихней духовностью.
И опираться он при этом намерен, уже опирается, на пятую колонну.
Уран, обогащенный исламской духовностью, это, пожалуй, будет поядренее любого простого обогащенного урана.
Резюмируем: наша единственная практическая надежда на выживание как раз и кроется в отставании цивилизации-антипода.
Мы проиграем, если не признаем факта противостояния двух цивилизаций и двух религий. Трудно и страшно это признать. Но необходимо. Если даже среди самих мусульман слышатся слова: как же нам ответить миру, почему, если и не все мусульмане террористы, то все террористы – мусульмане? (Даже без попытки перевалить проблему на крошечные локальные группы басков и ирландцев…) Самим мусульманам трудно ответить на этот вопрос. Мы должны сказать: проблема терроризма сто лет назад была – безбожие, но проблема терроризма сегодня – лжебожие. А мы берем на страницах газет в кавычки слово «шахидки». Кто объяснит, чем отличаются от них шахидки без кавычек? По мне, если нынешние шахидки – фальшивые, так спаси нас Господь от настоящих!
Покуда мусульманский мир спорит – пятьдесят на пятьдесят если честно – о том, угодны ли Аллаху убийства детей, мне очень хотелось написать объединяюще христианскую книгу. Быть может правильно, что сейчас мысль о такой книге пришла в голову именно мне, человеку, давно и прочно зарекомендовавшему себя в литературе и публицистике непримиримым противником протестантов и неокатоликов, противником послераскольных догматов традиционного католицизма. Я и на страницах этой книги со скорбью размышляю об ошибках католицизма, во многом способствовавших нынешнему плачевному состоянию Европы. Но в этой книге я, как моя София, «в одной лодке с католиками». После разберемся с проблемами внутри христианства, лишь бы отбиться миром от исламской экспансии. Господи, пусть это «после» у нас будет!
Еще немного о допустимом и недопустимом. Немало копий было сломано в процессе создания этого романа среди сопереживающих друзей по поводу выходок моей маленькой Валери. Многие говорили – лучше смягчить, вот нехорошо, что она говорит слово «задницы», лучше бы ей ругать ислам по сути, а не по тому, как выглядит со стороны акт намаза, недостойно как-то. Нельзя же становиться на одну доску с какими-нибудь нормовцами, чьи агенты влияния пишут в своих «фэнтези» еще и не такое о Православной Церкви. Мне очень не хочется быть с ними на одной доске, но смягчать не буду, просто постараюсь объяснить.
Валери – не радиоприемник для трансляции голоса свыше. Все, что ей дано слышать, преломляется через ее сознание – сознание маленького ребенка. Взрослые юродивые частенько ругались матом. Но ведь для ребенка слова, обозначающие гениталии и коитус, – ничего не значат. Плохие слова в детском восприятии – то, что связано с ретирадом: продукт естественных отправлений организма либо органы, которые при оных функционируют. Ребенок может ругаться только обозначающими их словами, это ему понятно.
А Валери ругается. Спросите любого психолога: как ведет себя ребенок, которому позарез необходимо привлечь внимание взрослых, а у него не получается? Один из самых частых вариантов: ах, вы меня не замечаете, так я буду плохо себя вести. Говорить плохие слова. «Задница» – это самое плохое, что Валери способна сказать, и уж она идет до конца. Юродивые всегда идут до конца – а Валери это проявление феномена юродства, выраженное с чисто детским отчаяньем.
Господа, не принуждайте малютку Валери к политкорректности. Иначе она рассердится и вас обзовет какими-нибудь «какашками». В старину люди страшились навлечь на себя гнев юродивого. Не трогайте ее.
Не могу не сказать здесь несколько слов и о другой девочке, о той, что в какой-то мере послужила прототипом Сони. Мне не удалось сделать прототип неузнаваемым, хотя близкие друзья и наседали, что надо изменить увечье, изменить национальность, еще что-нибудь изменить. Не хочу же я уподобиться Эдуарду Тополю, что шакалил среди сходящих с ума от горя людей прямо под окнами больницы после «Норд-Оста»: добывал горячие материалы (Панорама читающей России. №3 2003. Интервью с писателем по поводу выхода книги «Роман о любви и терроре». Трудно даже понять, что доминирует: цинизм или сногсшибательная нравственная невменяемость. Тополь говорит: «Меня больше волновала человеческая линия, а не политическая. Главным сюжетом романа стала любовь русско-американской пары. Значительное место занимает и любовная история самого Мовсара Бараева к русской девушке». Вот так. Этот недочеловек пришел убивать мирных людей, а писатель Тополь возводит ему общий с его же жертвами памятник. И даже не догадывается, что кощунничает. Далее, впрочем, он утверждает также, что террористы «тоже в какой-то мере заложники» обстоятельств. Достало бы, интересно, наглости, повторить такое и после Беслана?). Трагедия человека – не повод для литературных упражнений.
Увы, в какой-то мере все же повод. Я не задумывала этого нарочно, но образ двенадцатилетней девочки – с лицом сорокалетней женщины – несколько лет маячил где-то в душе, покуда не превратился в литературный образ Сони.
Я надеюсь и верю, что реальная девочка ничем не повторит судьбы моей Софии, что она будет счастлива, что у нее будут дети, что она молодеет с каждым прожитым днем, с каждым прожитым днем обрывая одну из нитей паутины ее страшного прошлого. Я надеюсь, что ей не попадется эта книга.
Пора ставить точку. Всего не скажешь. Приступая к работе над этой книгой, я даже представить себе не могла, что лавина страшных и жутких фактов накроет меня с головой, что я буду так отчаянно выкапываться на воздух, орудуя слабым инструментом сюжета. Да не придется нам все-таки никогда взрываться в соборе Нотр-Дам.

Елена Чудинова, октябрь 2004
Примечания
1
Гяур– так же, как и кафир– в ряде языков мусульманских народов слово, обозначающее немусульманина, носит бранный характер.
2
Министрант (лат. minister – прислужник, служитель) – в католицизме мирянин, помогающий священнослужителям во время богослужения.
3
во времена Второго Ватикана. – Второй Ватиканский Собор, проходивший с 1962 по 1965 гг., был созван для разработки и утверждения программы «обновления» Римско-католической Церкви. Многие принятые на Соборе положения предлагали курс модернизации догматических, канонических и обрядовых сторон католицизма и коренным образом отличались от положений традиционного католического вероучения. Собор провозгласил фактическое равенство католицизма с другими христианскими течениями, заложив основу для развития католического экуменизма (что означало практическое отрицание истинности самой Католической Церкви); признал достойными уважения и содержащими элементы святости и истины нехристианские религии (буддизм, ислам, иудаизм и даже язычество); декларировал право человека на религиозную свободу (тем самым сделав невозможным проведение и развитие миссионерства и христианской проповеди) и др. В богослужебном плане Собор санкционировал проведение литургической реформы, до неузнаваемости изменившей все католическое богослужение. Католики, несогласные с решениями Собора и проводимыми реформами и в той или иной степени отделившиеся от «официальной» Католической Церкви, получили название традиционалистов, или интегристов.
4
Лефевр Марсель (1905– 1991) – католический архиепископ, организатор и духовный лидер самого крупного движения в католическом традиционализме. Род. в глубоко религиозной семье. Его отец, промышленник Рене Лефевр, погиб в 1944 г. в концлагере, родной брат впоследствии стал священником-миссионером в Африке, а три сестры – монахинями. Начальное образование получил в иезуитском коллеже Св. Сердца, затем учился во Французской семинарии в Риме и папском Григорианском университете, которые он окончил со степенями доктора философии и доктора богословия. В 1929 г. рукоположен во пресвитера. С 1932 по 1945 г. служил и миссионерствовал в Габоне (Экваториальная Африка). В 1947 г. рукоположен во епископа и в 1948 г. назначен апостольским делегатом всей франкоязычной Африки. В 1955 г. стал первым архиепископом Дакарским (Сенегал, Западная Африка) – епархии, фактически созданной трудами самого Лефевра. Во многом благодаря организации Лефевром миссионерской работы число католиков-африканцев в Дакаре увеличилось на 2 млн.; число африканцев, ставших священниками, – почти на 1000. В 1962 г. мон-сеньор Лефевр покинул Сенегал, оставив своим преемником в Дакаре рукоположенного им епископа-африканца, и был назначен архиепископом-епископом Тюльским (Франция). Участвовал в работе Второго Ватиканского Собора, на котором возглавил группу противников «обновления» Римско-католической Церкви, настаивавших на сохранении традиционного католического вероучения и богослужения. В 1968 г. был вынужден уйти в отставку со всех постов, проживал на покое в Риме. По просьбе группы семинаристов, желавших получить традиционное (а не реформированное) католическое образование, в 1969 г. Лефевр основал Священническое Братство св. Пия Х, открыл семинарии в Эконе (Швейцария) и затем во Флавиньи (Франция). Священники и семинаристы, вошедшие в Братство, отказались признать богослужебные и вероучительные реформы Второго Ватиканского Собора. В 1974 г. Лефевр подписал Декларацию, в которой заявил об отказе «следовать за Римом в его неомодернистских и неопротестантских устремлениях», но подчеркнул, что члены Братства не намерены отделяться от Папы и Католической Церкви. В ответ Ватикан запретил Лефевру рукопологать священников, чему он не подчинился. В 1988 г. ввиду своей старости и приближения смерти Лефевр и его соратник епископ Антонио де Кастро-Майер приняли решение рукоположить себе епископов-преемников. Не получив от Ватикана согласия на эти рукоположения, 30 июня 1988 г. Лефевр и де Кастро-Майер рукоположили 4 епископов для Братства без папского мандата. 2 июля 1988 г. папа Иоанн Павел II объявил об отлучении от Церкви Лефевра и его сторонников, однако сами «лефевристы» отказались признать законность этого отлучения и обвинений в расколе и до сих пор продолжают считать себя пребывающими в Католической Церкви.
5
Novus Ordo (лат. новый чин [мессы]) – официальное наименование нового чина мессы, введенного Папой Павлом VI в 1969 г. в рамках богослужебных реформ, начавшихся после Второго Ватиканского Собора. Наряду с католиками, в работе над составлением нового чина мессы принимали участие протестанты и англикане, в результате чего с точки зрения традиционалистов в новую мессу в скрытой форме было привнесено протестантское учение, отрицающее действительность присутствия Христа в евхаристическом хлебе и вине. Сам чин мессы был сильно сокращен и переделан, его предписали совершать лицом к народу и спиной к алтарю (в чем многие увидели сходство с «черной мессой» сатанистов), вместо сакрального языка – латыни – мессу стали совершать на современных народных языках. Зачастую совершение нового чина мессы сопровождается народными песнями и танцами, мирской музыкой (в том числе и рок-музыкой) и в целом больше походит на протестантские собрания, чем на католическую службу.
6
…раздавали в руки Святые Дары… – после введения нового чина мессы в современной Католической Церкви широкое распространение получила практика раздачи в руки мирянам Св. Даров во время причащения, что противоречит канонам (согласно которым к Св. Дарам имеет право прикасаться только священнослужитель) и общей практике Православной и Католической Церквей.
7
Альба (лат. alba – белая) – длинное льняное облачение белого цвета с узкими рукавами, надеваемое под ризу. В современной практике Римско-католической Церкви вместо альбы зачастую надевают только белые манжеты и воротничок.
8
Талак – слово-формула развода в исламе: будучи трижды произнесенным мужем вслух, это слово делает развод свершившимся фактом.
9
Харам – запрет в исламе.
10
Оссуарий (от лат. os, ossis – кость) – костехранилище, склеп.
11
Аурат – части тела, запретные для демонстрации: у женщин – ноги выше щиколоток, руки выше кистей, волосы и пр.
12
Пий Х (Джузеппе Мельхиор Сарто; 1835– 1914) – Папа Римский (1903– 1914). Род. в семье простого служащего. После окончания семинарии в Падуе в 1857 г. был рукоположен во пресвитера. В течение 17 лет служил на разных приходах, с 1875 г. являлся епархиальным секретарем и директором семинарии в Трезвио. В 1884 г. рукоположен во епископа Мантуи, с 1893 г. – кардинал, патриарх Венеции. После избрания на Папский Престол Пий X проводил жесткую линию борьбы с получившим распространение в среде католических богословов модернизмом (учением о необходимости приспособить вероучение и обряды Церкви под нужды и требования современного человека), который был объявлен им «самой страшной ересью XX века». Канонизирован Римско-католической Церковью в 1954 г.
13
6 мая – праздник св. Апостола Иоанна пред Вратами Латинскими в Риме. Схваченный по приказу Домициана, Апостол Иоанн был брошен в кипящее масло, но вышел из чана невредимым, и был затем сослан на остров Патмос. Случилось это перед воротами город Рима, называвшимися Латинскими, откуда и пошло название праздника. Об этом сообщает св. Иероним, ссылаясь на свидетельство Тертуллиана.
14
Здесь дается описание биретты – головного убора католического духовенства (схожего с православной скуфьей), почти полностью вышедшего из употребления в современной Римско-католической Церкви.
15
...буквами «I», «H» и «S»... – изначально греческая монограмма имени Христа, записанная латинскими буквами – «IHS», позднее часто интерпретировалась как lesus hominum Salvator – Иисус, Спаситель людей. Этой монограммой в Западной Церкви украшали облачения и другие богослужебные предметы.
16
Бревиарий (лат. breviarium, от brevis – краткий) – богослужебная книга Западной Церкви, содержащая чинопоследования ежедневных служб, обязательных для прочтения каждым клириком. В результате богослужебных реформ в Римско-католической Церкви в 1970 г. Бревиарий вышел из употребления, но сохранился у католиков-традиционалистов.
17
«Liturgia horarum» (лат. литургия часов) – сбор-них богослужебных чинов, введенный в Римско-католической Церкви в 1970 г. вместо Ере-виария. Структура богослужений, помещенных в «Liturgia horarum», была серьезным образом изменена, а сами богослужения подверглись существенным изменениям и сокращениям.
18
Четники – сербские монархисты.
19
...воскурился белый дымок... – во время избрания Римского Папы в помещении, где проходят выборы, вместе со специальной белой соломой сжигаются выборные бюллетени, и белый дым свидетельствует собравшимся снаружи об успешно завершившемся голосовании.
20
Тридент – т.е. Тридентский чин Мессы. Согласно решениям Тридентского Собора Римско-католической Церкви (1545-1563) Папа Пий V (1566-1572) в 1570 году утвердил этот чин, предствляющий собой унифицированную редакцию более древних чинов Мессы.
21
Халяльные продукты – так же, как и кошерные в иудаизме, это продукты, имеющие ограничения по содержанию (не могут быть из свинины и др.) и отвечающие ряду требований при изготовлении (например обескровленность мяса). В этом ислам и иудаизм схожи и существенно отличны от христианства. Скоромная пища христиан является запретной не вообще, но только в постное время. В христианстве отсутствует также архаическое совмещение профессий повара и жреца.
22
Именем Аллаха, Аллах самый великий (араб.) – ритуальные слова мясника. Животные, зарезанные без этих слов, не являются халялъной пищей.
23
...как Юденича продать... – в 1919 году Северо-Западная добровольческая Армия (СЗА) была предана эстонскими союзниками, пошедшими на тайный сговор с большевиками в Дерпте (Тарту), за спиной защищавших их белогвардейцев.
24
Ристикиви, Карл – эстонский писатель-беллетрист XX века, считается классиком эстонской литературы.
25
В романе Габриэля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества» поднимается тема генетического вырождения.
26
Миссал – богослужебная книга Западной Церкви, содержащая чинопоследование мессы.
27
Михраб – ниша, обращенная в сторону Мекки.
28
Минбар – трон имама в мечети.
29
Кафир – то же, что и гяур, см. комментарий 1.
30
Анри деЛарошжаклен – самый молодой из предводителей шуанов во времена французской революции. Шуанами, от имени Жана Шуана, назывались патриоты-роялисты, партизанившие в лесах Бретани. Регулярная армия роялистов (королевская католическая армия) базировалась в депертаменте Вандея, название которого также стало нарицательным.
31
Начало Шахады – установительной формулы, произносимой в том числе и при принятии ислама.
32
...тысяча четыреста пятый год... – по лунному исламскому календарю (хиджре), т.е. 1985 г.
33
Карл Мартелл (Молот) – майордом франкского королевства, разбил арабов при Пуатье в 732 г.
Этой битвой была остановлена первая волна исламской экспансии в Европу.
34
Табернаклъ (от лат. tabernaculum – шатер, хранилище) – дарохранительница, богослужебный ковчег или сосуд, помещаемый на алтаре, в котором хранится евхаристический хлеб (Св. Дары).
35
Гомилетика (от греч. omilia, лат. homilia – беседа, проповедь) – семинарская дисциплина, изучающая правила построения церковной проповеди.
36
Комплеторий – вечернее богослужение в Западной Церкви (наподобие православного Повечерия), совершаемое после 7 часов вечера.
37
В католицизме священник может совершать в течение дня не одну литургию, а несколько (в отличие от практики Древней Церкви, сохранившейся в Православии). Разрешение священникам совершать более одной мессы в день было введено непосредственно перед реформами Второго Ватиканского Собора Папой Пием XII в 1953 г. Несмотря на свой модернистский характер, эта практика сохранилась и у католических традиционалистов.
38
Закят – религиозный налогу мусульман.
39
Скапулярий (от лат. scapularium – наплечник) – первоначально надеваемый на плечи и грудь небольшой плат, символизирующий часть облачения того или иного католического монашеского ордена, который носят монахи, а также миряне в знак особого уважения и почтения к этому ордену. Позднее плат из ткани стал заменяться небольшими матерчатыми образками с изображением Богоматери или святых, являющихся покровителями этого монашеского ордена.
40
См. комментарий 14.
41
Дар-алъ-Харб– «Область войны», арабский термин, обозначающий немусульманские страны. Объект завоевания.
42
Здесь перечислены реалии западноафриканского культа вуду, к последователям которого относится данный персонаж.
43
из романа В. Гюго «Девяносто третий год», кн. V, гл. XI.
44
Мексиканские привилегии – во время беспрецедентных гонений на Католическую Церковь в Мексике в 1920– 1930-х гг., сравнимых по масштабам с большевистскими гонениями на религию в России, Папа Римский Пий XI (1922– 1939) предоставил мексиканскому духовенству особые полномочия: в случае крайних обстоятельств священники получали право действовать в богослужебно-канонических вопросах по собственному усмотрению, не согласуя их решение с правящим епископом.
45
«Присяга против ереси модернизма» – установлена 1 сентября 1910 г. Папой Пием X. В «Присяге» содержалось исповедание католической веры в Бога, Божественное Откровение, святость и Богоустановленность Церкви, и отрицание модернистских тезисов об эволюции церковного учения, противоречии догматов «историческому учению Христа», необходимости критического рассмотрения истории христианства и др. «Присягу» в обязательном порядке приносили все кандидаты в клир перед рукоположением и затем ежегодно ее повторяли.
46
Грегорианка – грегорианское пение или грего-рианский хорал, средневековая система пения Западной Церкви, по преданию, установленная Папой св. Григорием I Великим (Двоесловом, 590– 604). Наряду с латинским языком грегорианское пение составляет неотъемлемую часть традиционной мессы.
47
«Rituale Romanum» (лат. Римский требник) – богослужебная книга Западной Церкви, содержащая чины различных внелитургических богослужений (треб) – крещения, венчания, соборования, отпевания и др.
48
Плювиал (от лат. pluviale – дождевой плащ) – застегивающаяся на груди длинная священническая риза-накидка; надевается во время процессий, крестных ходов и любых богослужений, за исключением Мессы.
49
Амикт (лат. amictus – покрывало) – часть облачения священнослужителей в Западной Церкви: небольшой белый плат, одеваемый на плечи под алъбу. После Второго Ватиканского Собора в ходе богослужебных реформ в Римско-католической Церкви амикт был упразднен, но сохранился у католиков-традиционалистов.
50
Люстиже Жан-Мари (род. в 1926 г.) – архиепископ Парижский (с 1981 г.), кардинал (с 1983 г.), сторонник модернизации и «обновления» Римско-католической Церкви. С разрешения и по инициативе Люстиже в 1990-х годах была проведена реконструкция Нотр-Дам, ориентированная на требования реформированного католицизма и разрушившая старинный интерьер собора.

гетшеет

насрано

Mirror, клни японии

гетшеет

гетшеет

с увгном дицеусом однаждэ произошол оналогичнэй случей

гетшеет

гетшеет

* * *
Для Гаррета Доусона все решили кофейные фильтры. Утром, стоя над кофеваркой, он обнаружил, что фильтры почти закончились. Опять. Выпито еще пятьсот кофейников, прожит еще год. Даже больше года. Он стареет.
Гаррет осознал этот факт, когда заметил у себя привычку смотреть на какой-нибудь предмет – часы, цветочный горшок, книгу, – прежде чем переводить глаза на свою жену Роксану. Если где-нибудь в гостях он говорил с молодыми женщинами, с чьей-нибудь дочкой-подростком… или даже просто смотрел прогноз погоды по телевизору и переводил взгляд с гладкого юного лица сразу на Роксану, контраст ужасал слишком сильно. В молодости его жена была красавицей, но молодость давно прошла. Теперь глазам Гаррета требовалось промежуточное звено между юностью и женой. Пепельница, гаечный ключ – что-нибудь неживое. То, что не человек.
Гаррет заметил, что и Роксана делает то же самое. Если на экране молодой красивый актер, она каждый раз несколько секунд изучает свой попкорн, прежде чем обернуться на Гаррета. Возможно, он все выдумал. Возможно, он лишь приписывает ей свое собственное поведение. Но это напоминало Гаррету о том, что он и сам постарел.
В книге Толботта об этом сказано очень хорошо:

Красивые люди обретают власть потому, что к ним рано приходят осознание природы власти и страх ее потерять. Те, кто красив в молодости, учатся трансформировать власть, что дана им, инвестируя ее в смежные формы. Юность они переводят в образование. Образование инвестируют в полезные контакты, в знания и опыт в профессиональной сфере. Деньги они вкладывают в устаревшую форму власти – финансовую подушку.
Поэтому важно, чтобы у денег был срок годности.

Власть, передаваемая из поколения в поколение в абстрактной форме богатства, ведет к неравенству и коррупции.

Нельзя копить деньги ради накопления. Деньги должны постоянно работать на благо общества.
Кофейные фильтры были последней каплей. На днях в цеху к нему подошел Леон и понес какую-то чушь про захват государства и реформирование нации. Звучало бредово, но Гаррет был уже готов ввязаться в любой бред, лишь бы не наблюдать, как очередная пачка из пятисот кофейных фильтров отмеряет собой остаток его жизни. Гаррет насыпал молотый кофе в последний фильтр, залил воду, нажал на кнопку, и кофеварка загудела.
– Кофе будет через минуту, – крикнул он Роксане в соседнюю комнату и добавил: – Я выйду ненадолго.
Надо позвонить Леону. Встретиться с ним у паба. Выяснить, что там за чокнутая схема и не шутка ли это. Леон дал ему книгу в иссиня-черной обложке, и в книге этой говорилось:

Представьте, что нет никакого Бога. Нет ни ада, ни рая.
Есть только ваш сын и его сын, и его сын, и мир, который вы им оставите.

Роксана из столовой спросила, куда он направляется.
Надев куртку, Гаррет проверил в карманах телефон и ключи. Заглянул в гостиную. Жена сидела за обеденным столом и заполняла налоговые документы.
– Фильтры кофейные все закончились.
Она замерла и после долгой паузы, не поднимая глаз, спросила:
– Что, уже?
В ее голосе слышалась обреченность. Да, Роксана тоже чувствовала, как жизнь летит мимо. И это еще один повод принять радикальные меры.
Наклонившись к ней, Гаррет прошептал:
– Я все улажу.
И поцеловал ее в лоб.
* * *
В эпоху религии над всяким городом возвышался собор или мечеть. На фоне величественных куполов и шпилей все прочие здания припадали к земле. Потом настала эпоха коммерции. Небоскребы и бесконечные колонны банков затмили собой храмы. Заводы переросли самые крупные из мечетей, складские помещения накрыли своей тенью соборы. Не так давно наступила эпоха чиновников, и здания государственных органов взорвали собой горизонт. Колоссальные монолиты, содержащие в себе такую власть, какая не снилась ни коммерсантам, ни святошам. Пышные сосуды для защиты и демонстрации могущества законодателей и судей.
В последние недели перед назначенным днем простые смертные шли в эти крепости в напускном благоговении, щелкали телефонами и камерами, бродили в великих стенах под видом туристов – бестолковых зевак, которые то и дело теряются и забредают туда, куда им допуска нет. Ну заблудились, с кем не бывает? Они прикидывали возможные пути к отступлению. Выбирали точки, с которых удобнее вести обстрел.
Любуясь пышными люстрами, вытягивая шеи, чтобы рассмотреть великолепие фресок и взмывающих ввысь золоченых сводов, они понимали, сколько на это все пошло еды. Еды, которую можно было съесть. Еды, которую у них отобрали. У них отобрали уверенность в завтрашнем дне и построили вот эту мраморную лестницу. Из них высасывали жизнь, чтобы украсить эти стены красным и розовым деревом и прочими заморскими изысками для комфорта и удовольствия правящих элит. И вот чернь бродила по государственным хоромам разинув рты и вроде как раболепно восхищалась величием зданий и населяющих их властителей.
Люди перешептывались, составляли маршруты, снимали видео. Они начинали видеть, как выполнят свою суровую задачу.
Им всем была известна истина: копящий еду портит ее, копящий деньги портит себя, копящие власть портят человечество.
Нет смысла наделять правом голоса каждого дурака. Пусть умнейшие, сильнейшие, храбрейшие имеют по сто, по триста, по тысяче голосов, а ленивые слабаки – ни одного. Никто больше не станет горбатиться на праздный класс, чтобы выжить. Праздные должны работать.
На цыпочках ступали они по коридорам власти. По воздвигнутым их по́том и кровью статным зданиям, в которые они слишком долгое время отправляли себя через посредников. Теперь они пришли своими глазами посмотреть на благородные декорации, в которых жизнь их вскоре закончится или начнется.
Глядя снизу вверх на высокие гранитные своды или сверху вниз на бескрайние поля отполированного мрамора, они чувствовали себя маленькими и слабыми. Однако набившись тесной массой на зрительской галерке – колено к колену, локоть к локтю, – они могли оценить немногочисленность народных избранников и проникнуться своей неуязвимостью.
Людей раздражали престарелые экскурсоводы, которые собирали их гуртом, как скот, и пасли, декламируя заученные, одобренные сверху тексты о значении каждого флага и статуи. Люди осмеливались представить, как разлетится брызгами хрусталя расстрелянная люстра. Они уже видели, как порежут все живописные полотна на стенах, как сбросят с пьедесталов статуи, превратят их в братскую могилу из крошева мраморных пальцев и голов.
Закрывая глаза, люди представляли, что высокие окна уже стоят разбитые и воробьи вьют гнезда под золочеными потолками.
Журналисты приписывали внезапную вспышку интереса к правительственным зданиям подъему патриотических настроений. Возрождению духовных скреп между гражданами и нацией. В принципе, суть они уловили верно, хотя промахнулись в нюансах. Тех, кто посещает государственные учреждения, СМИ представляли паломниками, которые идут на поклон к властям предержащим. Видели в этом грядущий мир и сотрудничество – и на сей счет также не ошиблись, хотя вряд ли представляли себе форму, которую примет и то, и другое.
Но пока любопытствующие ступали по коридорам власти, держа очи долу. Старательно показывая, что хорошо знают свое место, они почтительно уступали дорогу местным – всякому стажеру, всякой мелкой сошке.
Несколько дней подряд зеваки наводняли собой все присутственные места. А потом – будто кран закрыли – наплыв туристов вдруг прекратился. Остались лишь те, кто пришел по делу. Они обменивались рукопожатиями с дежурными охранниками и кивками друг с другом. И те, кто в форме, и те, кто в штатском, взглядами подтверждали готовность к намечающимся необходимым событиям. Все они участвовали в заговоре и готовились к совместным действиям в назначенный день.
* * *
А пока, скорчившись в чулане под лестницей в южном крыле, Ник сказал:
– Ну, не знаю. Мне раньше очень даже нравилась полиция.
Они притулились к стене из коробок, в которых хранилась форма университетского оркестра. Кое-где из-под лопнувшего картона торчали золотые аксельбанты, и медные пуговицы поблескивали в полумраке, как сокровища.
У Шасты затекли ноги. Тут, поди, мигом надышишься асбестом и канцерогенной меловой пылью. Доказано, что тальковая присыпка вызывает рак шейки матки, а она ведь из мела. Мир завис на грани войны, а Шаста сидела в тесном чулане, прижавшись бедром к бедру Ника, и ей тут нравилось. И разговаривать нравилось. Разговор лицом к лицу – это настоящее. Не то что по телефону.
Ник жаловался: мол, раньше правду искать не приходилось. Открой газету – и вот она. Так было, пока не вышел некролог о его отце: «Любимый муж и отец умер в результате геморроидального инсульта…». Дурацкую ошибку тут же подхватили в сети и превратили в мем. На имиджбордах и сотнях новостных сайтов множились демотиваторы – обычно фотографии Рональда Рейгана или Гора Видала с надписью сверху: «Умер от…» – и снизу: «… геморроидального инсульта!!!»
Понятное дело, что инсульт был геморрагический и к геморрою не имел никакого отношения. Отец Ника косил лужайку перед домом, когда в мозгу у него лопнул сосуд. Маленький некролог, и даже в нем газетчики ухитрились сделать такой идиотский ляп.
Шаста выразила сочувствие. Попыталась объяснить.
На занятиях по методологии средств массовой информации доктор Бролли говорил, что современную прессу, под которой мы понимаем объективное отражение ежедневных новостей, убили площадки вроде «крэйгслист», «ибэй» и иже с ними. Основные доходы газет всегда шли от публикации частных объявлений. От страниц, на которых бесконечным мелким шрифтом предлагались аренда квартир, подержанные машины, щенята в хорошие руки, горящие вакансии, женщины для серьезных отношений и мужчины без вредных привычек. Именно на таком фундаменте зиждился массив «четвертого сословия».
На объявлениях о гаражных распродажах, сиамских котятах с родословной, скупке предметов времен Второй мировой и декоративной керамики, кубометрах выдержанных дров прошлогодней рубки – на всем этом держались старейшие политические династии. По пять центов или по доллару за слово – эти страницы были золотой жилой, питающей высокую культуру: редакционные колонки, литературные рецензии, журналистские расследования, удостоенные Пулицеровской премии. Если верить доктору Бролли, получалось, что жемчужинами печатного слова мы обязаны тем беднягам, что пытаются сбыть с рук коллекцию бутылочек из-под одеколонов «Эйвон» и простаивающие отпускные квартиры.
Каждый год доктор Бролли говорил очередной группе студентов: «Кинематограф существует благодаря тому, что вы готовы платить по пять долларов за попкорн». Никчемный попкорн держит на себе премию «Оскар» и весь сияющий мир кино. Никчемные объявления о никчемном хламе держали на себе колоссальные газетные империи. А стоило газетам утратить достоверность, веры всему прочему тоже как-то не стало. Никто не подскажет вам, где истина, где ложь, где честное качество, а где дерьмо собачье. Без цензора, без арбитра всему теперь одна цена.
Доктор Бролли задавал им читать «Общество братьев и сестер» Роберта Блая. Книга повествовала о произошедшей утрате традиционной иерархии. Нет теперь ни патриархов, ни матриархов, отцы и дети уравнялись в статусе. Никому не охота быть взрослым, учителем, наставником, все хотят быть друзьями-товарищами, равными по рангу – короче, братьями и сестрами.
Доктор Бролли предупреждал, что это расплющивание социальной иерархии в будущем ведет к популизму. Власть будет принадлежать не узкому кругу просвещенных мудрецов, а широким массам, управляемым жадностью и эмоциями.
– Ты в курсе, что он всегда под кайфом? – перебил ее Ник.
– Роберт Блай? – растерялась Шаста.
– Нет, Бролли твой.
И Ник рассказал, что у профессора трансдермальный пластырь; это видно, когда футболка задирается. Что каждое первое мая Бролли надевает специальную футболку – она белая вся, кроме подмышек, а на груди красная надпись: «Команда комми». Что он гомосек, все знают. Что пластырь у него с фентанилом. А в другие дни на футболке у него написано «либераст на лимузине» или «шампанский социалист».
В Орегонском университете любой студент мог опознать фентаниловый пластырь или перкосет хоть со спутника.
Сидя на корточках в пыльном чулане под лестницей, Ник пересчитал по пальцам все, во что когда-то верил. Санта-Клаус, пасхальный кролик, зубная фея, религия, ежедневная газета «Орегониан», правительство, доктор Бролли, полиция. Ты учишься, а история и география меняются прямо на ходу. Не успел сдать экзамен, как полученные знания устарели. Кому и во что верить? Он хотел бы прочитать сообщения на телефоне, но боялся вставить батарейку – вдруг его сразу запеленгуют?
Шаста проверила свой телефон. Уолтер не писал, и его мама не ответила. Шаста размышляла, примут ли от нее заявление о пропаже человека, если она этому человеку просто подружка. Звучало тупо. Правда всегда тупо звучит. Но Шаста все-таки сказала:
– Может, всем надо начать верить себе. – И закрепила успех: – Себе ты должен верить, вот кому.
Ник злобно смотрел на нее, пока она не опустила глаза. И тогда потребовал:
– Выкладывай, короче. Что там Уолтер знал об этом великом заговоре?
* * *
Когда Пайпер закончил читать, кастинговая комиссия распустила остальных претендентов. Видимо, роль он себе обеспечил. Однако комиссия не спешила заканчивать пробы. Они хотели, чтобы он сделал еще несколько реплик – для верности. Реплики были написаны на больших карточках от руки, их держали возле камеры. По большей части это были какие-то общие фразы. Например: «Мы должны отринуть прежние системы измерения и сами определить, что есть минута…». Что ж, задача актера – сделать фальшивое правдоподобным. Превратить воображаемую солому в осязаемое золото.
– Моменты времени – это кирпичи, из которых строится наша жизнь. Жизнь не должна измеряться выходными днями. Наше пребывание на земле не должно оцениваться по размеру заработной платы и налогов.
Как только Пайпер зачитывал одну карточку, ассистент менял ее на следующую.
– Я Толботт Рейнольдс, абсолютный монарх, избранный Советом Племен.
На этом месте члены комиссии пошушукались, и режиссер попросил еще дубль – тоном пожизнерадостней.
Пайпер добавил в голос улыбку.
– Я Толботт Рейнольдс. – Он чуть приподнял голову, чтобы взгляд стал более открытым и располагающим. – Абсолютный монарх, избранный Советом Племен.
На следующей карточке был некий «параграф седьмой Декларации Взаимозависимости»:

Копящий еду портит ее. Копящий деньги портит себя. Копящие власть портят человечество.

Члены комиссии несколько раз пересмотрели запись, удовлетворенно покивали друг другу и велели ассистенту давать следующую карточку.
– То, что вас легко любить, не гарантия, что вас полюбят! – зачитал Пайпер.
– А теперь с двойным восклицанием, – распорядился режиссер и добавил: – Пожалуйста.
Очередная карточка гласила: «Мы навязываем людям чужую судьбу, пренебрегая своей собственной. Так мы губим жизнь и себе, и ближним».
Пайпер читал эту напыщенную бессмыслицу торжественно и с достоинством.
– Всякий должен следовать своему пути и не мешать другим выбирать свой. Надлежит уважать друг друга и не пытаться навязывать окружающим цели.
Подошел здоровенный амбал, от которого пахло бензином и то ли порохом, то ли петардами. Сложенной бумажной салфеткой он бережно промокнул Пайперу лоб.
Опять та же карточка: «Я Толботт Рейнольдс, абсолютный монарх, избранный Советом Племен». Дубль вышел неудачный, потому что у Пайпера заурчало в животе.
Теперь режиссер попросил сделать акцент на том, что дано крупным шрифтом. Пайперу не требовалось объяснять.
– Я Толботт Рейнольдс, высший аристократ, главнокомандующий сановник, великий маг, абсолютный монарх…
Перечень тянулся бесконечно, и Пайпер вложил в него всю душу.
* * *
Как люди ходили взглянуть на последние дни работы государственных органов, ту же дань они отдавали и другим учреждениям, которые должны были вот-вот кануть в прошлое. Сонмы зевак собирались вокруг журналистов, снимающих репортажи о происшествиях. Журналистам такое внимание втайне льстило – как свидетельство их авторитета в обществе. На лекциях почтенных академиков собирались полные залы слушателей – слушателей, знающих, что лекции эти прощальные. Заслуженные академики, лауреаты всего-чего-только-можно воспринимали молчаливые толпы в своих аудиториях как комплимент. Впервые за многие годы они чувствовали, что будущее сулит им нечто хорошее. Как и журналисты, они жестоко ошибались.
На образование люди тратили большие деньги и получали за них слишком мало. На средства массовой информации они тратили время и внимание и не получали ничего.
Зеваки смотрели на профессоров и журналистов не с почтением, а с жалостью и злостью. Кто-то – с грустью и брезгливым любопытством, как могли бы смотреть на последний уцелевший экземпляр почтового голубя. Люди понимали, что завтра всего этого не станет – ни новостей по телевизору, ни лекций в университетах. Произойдет событие, которое отделит будущее от прошлого. Люди смотрели на закат вымирающих профессий, чтобы когда-нибудь рассказать о них своим потомкам. С ностальгией созерцали пустую силу чиновника, журналиста и профессора и безмолвно прощались с ними.
* * *
Снаружи респектабельное старое здание принца Люсьена Кэмпбелла выглядело один в один как дом Ашеров из книжки Эдгара По. Старинные стены учебного корпуса нависали над Джамалом, заслоняя ночное небо, темное, как воды Стикса. В далеком окне горел свет – мягкое сияние лампы за желто-зеленым витражом, – и курился дымок над одной из полуобвалившихся печных труб. Значит, кто-то засиделся до глубокой ночи.
Джамал подал Кейшану знак идти первым. Вдвоем они раскрыли узорные дубовые двери с рыжими от ржавчины петлями и зашагали по коридорам. Под ногами хрустела гипсовая крошка, осыпавшаяся с потолка, в полумраке над головой хлопали крыльями летучие мыши. Реликты минувшей эпохи, изысканные золоченые канделябры на стенах источали неверный свет – трепещущий и слабый, как от старинных газовых фонарей.
Джамал и Кейшан шли по лабиринту узких коридоров, поднимались по крутым лестницам, вдыхая чердачные запахи древней пыли и сажи. Камень и дерево хранили здесь такую тишину, что лишенный пищи слух рождал галлюцинации. Джамалу мерещились слова и голоса, нестройный хор многих тихих голосов, похожий на шум воды – словно целая толпа призраков шушукается под отсыревшими сводами.
Зловонные помещения сменяли друг друга – убитые кабинеты, тесные кельи, в которых когда-то корпели над книгами ученые мужи, уходящие во тьму библиотечные полки с обросшими пышной плесенью рядами кожаных корешков. Черные пятна расползались по элегантным бархатным портьерам. Где-то капала вода, метрономом отсчитывая секунды. По жутким переплетениям ветвящихся коридоров Джамал и Кейшан шли мимо затхлых пещер лекционных залов, в которых наверняка притаились неприкаянные души гуманитариев. Притаились и жаждут мести. Оно и понятно. Скольким поколениям вдалбливали в головы худшие направления социальной инженерии, накачивали вредоносными идеями до тех пор, пока узаконенная ложь полностью не заменила всякую способность мыслить самостоятельно. Призраки, блуждающие по старому учебному корпусу, не найдут покоя, пока Джамал и Кейшан не получат ответы, за которыми сюда пришли.
Они долго бродили по этажам и наконец уловили в тишине звук – кто-то взял ноту на фортепьяно. Заиграла музыка – Шопен, ноктюрн ми-бемоль мажор. Она привела Джамала и Кейшана в незапертый кабинет. Вернее, в целую анфиладу душных комнат, и в самой дальней из них они обнаружили свою цель.
Это были внутренние покои, роскошный оазис под самой крышей. Безлюдный – все лакеи великого хозяина разошлись по домам. Стены здесь украшали великолепные панели из розового грецкого ореха, тихо потрескивал огонь в камине, заключенном в резной итальянский мрамор с амурчиками и геральдическими фигурами. Для заслуженной профессуры Орегонского университета довольно типичный интерьер. Лунный свет заливал витражные окна, причудливые цветные отсветы ложились на восточные узоры элегантного персидского ковра.
В качестве актуальных акцентов в кабинете присутствовали заключенный в рамочку плакат с Че Геварой над каминной полкой и перевернутый флаг США – также в рамочке над антикварным письменным столом. Один край у флага почернел от сажи – когда-то давно его пытались сжечь на акции протеста. На столе красовались редкие букинистические издания и дорогостоящие безделушки. Взгляд Джамала привлекла пожелтевшая фотография Эммы Гольдман с автографом, установленная на маленьком инкрустированном камнями пюпитре. Рядом лежал старинный мавританский ножичек для бумаги.
Сам великий дремал в глубоком кожаном кресле, уронив на грудь раскрытый экземпляр «Правил для радикалов», наполовину спрятанный под седой бороденкой. Несмотря на бороду и книгу, слоган на его футболке по-прежнему читался. Он гласил: «Феминизм – это я».
Хлопковые штаны на веревочке были закатаны до колен, сморщенные бледные стопы покоились в небольшом пластиковом тазике с водой. Над поверхностью воды курился пар, рядышком на полу ожидало аккуратно сложенное полотенце.
Возле кресла размещался маленький столик, настоящее произведение искусства, а на нем – хрустальный графин с янтарным шерри и крошечный бокал, еще хранящий следы изысканного напитка.
Джамал и Кейшан прокрались в кабинет на цыпочках, глазея по сторонам. Они знали цену этой роскоши – за нее было уплачено по́том и разбитыми мечтами бесчисленных студентов, избравших путь гуманитарных наук. Мелодия Шопена звучала из того угла, где крутилась под иглой старинного граммофона черная, как оникс, пластинка.
Досточтимый ученый, доктор Эммет Бролли, заморгал и проснулся.
– Чему я обязан такой честью? – поинтересовался он.
Взгляд его слезящихся глаз остановился на узких брюках, облегающих бедра Кейшана. Профессору явно нравилось то, что он видел.
Студенты неловко переминались с ноги на ногу, изучая свои потрепанные кеды. Наконец Джамал резко поднял голову и, запинаясь, спросил:
– Сэр, вы помните Уолтера Бэйнса?
Кейшан, смущенный тем, как ученое светило раздевает его взглядом, добавил через секунду:
– Мы боимся, что у него проблемы.
Профессор нахмурил лоб. Медленно поднял с груди книгу, закрыл и отложил в сторону.
– Какого рода проблемы?
Джамал и Кейшан переглянулись. Вид у них был самый обеспокоенный.
– В общем, есть какой-то список… – начал Джамал.
– В интернете, – уточнил Кейшан.
И начал рассказывать, какие ходят слухи и что говорил им Уолтер.
– Есть один сайт такой, на нем можно вписать имена тех, кого считаешь угрозой обществу. Если никто тебя в этом не поддержит, имя будет стерто из списка через несколько часов. Если еще несколько человек проголосуют, имя останется подольше и может набрать еще голоса. Чем больше голосов получает кандидат, тем бо́льшая ему грозит опасность.
– Вроде как конкурс популярности, только наоборот! – ввернул Джамал.
Ввернул громче, чем рассчитывал. Воцарилось неловкое молчание. Вздыхало и потрескивало пламя в камине.
Наконец доктор Бролли рассмеялся – от души, снисходительно и не без ноток принятого шерри. Смеясь, он продемонстрировал все свои желтые от марихуаны зубы. За долгую карьеру ученый вольнодумец, скульптор мысли подрастающего поколения много раз сталкивался с подобной охотой на ведьм. Он плеснул себе шерри для успокоения нервов, сделал глоток и проговорил с печальной улыбкой, глядя на янтарную влагу в бокале:
– Да, дети мои. Какой-нибудь список есть всегда.
Джамал и Кейшан внимали ему затаив дыхание. Глаза их были широко раскрыты, души переполнял ужас.
Доктор сделал своим маленьким бокалом широкий жест.
– Присядьте, – распорядился он.
Юные слушатели уселись на ковер у его ног.
– Всегда есть список, – изрек доктор Бролли, глядя на них сверху вниз. – О, как человеческие создания любят списки! – Он снисходительно улыбнулся. – От десяти заповедей Моисеевых до черного списка Голливуда. От списка врагов Никсона до списка Шиндлера и списка бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». От списка послушных и непослушных деток в руках Санта-Клауса до списка праведников и грешников в руках Бога, отделяющего агнцев от козлищ…
Доктор Бролли перечислял и сравнивал характеристики списков с большой любовью к предмету. Он допил свой бокал, налил еще, снова выпил и снова налил.
– Наш обожаемый Билль о правах не что иное, как список! И девяносто пять тезисов Мартина Лютера, вывешенные на двери собора во время карнавала!
Не встретив в глазах юношей понимания, он взревел:
– Чем нюхать соли и покемонов ловить, лучше бы вы читали заданного вам Льюиса Хайда и Виктора Тернера! Тогда бы вы знали, о чем я говорю! О ритуальной смене власти!
Профессор явно сел на любимого конька. Джамал и Кейшан укрепили дух, готовясь прослушать долгую, нравоучительную лекцию.
Если вкратце, лекция состояла в следующем: практики ритуальной смены власти в той или иной форме существовали почти в каждом обществе и выполняли функцию поддержания статус-кво. Каждый год – а в некоторых случаях каждый сезон – наименее привилегированные слои на короткое время получали власть над теми, чье положение традиционно выше. В наши дни примером такой практики стал Хэллоуин – празднество на стыке лета и осени и, как принято думать, на границе земного мира и загробного. В ночь на тридцать первое октября дети (то есть лишенная власти демографическая группа) наряжаются не включенными в общество элементами (например, мертвецами, призраками, животными) либо персонажами, намеренно от общества отмежевавшимися (например, бродягами или одинокими ковбоями). Мальчики переодеваются в девочек, девочки – в мальчиков, и все эти странные, чуждые создания получают дозволение свободно разгуливать по улицам, стучаться в двери и требовать дань с полноценных, облеченных властью и правами граждан. Отказавшись уплатить дань, хозяин рискует своей собственностью.
– Это вам не шутки, между прочим! – От возбуждения профессор брызгал слюной. – Прежде беднота резала автомобильные шины и поджигала дома! К двадцатым годам прошлого века это приобрело чудовищный размах, и страховым компаниям пришлось приложить массу усилий совместно с газетчиками и производителями сладостей, чтобы внедрить традицию откупаться конфетами! Вы только вообразите! – кричал он с горящими глазами. – Раз в год бедняки могли отплатить богатеям за все обиды! Пойти и сжечь их дома! Даже рождественские колядки, чудесная традиция праздничных песнопений на порогах домов, прежде была кровавой забавой! Бедняки толпой собирались у богатых домов и пели, и пение было угрозой! Лишь щедрые подношения золотом и снедью могли убедить их оставить этот дом в покое и перейти к следующему! А цветы на похоронах?! Такой же ритуал! Местная беднота являлась в дом покойника и вручала скорбящим луговые цветы и ароматные травы в обмен на хлеб и монеты!
Собственная лекция приводила доктора Бролли в такой детский восторг, что он дрыгал ногами, расплескивая воду из тазика.
– Армейская жизнь изобилует практиками, когда на краткий период времени офицеры должны подчиняться рядовым! – провозгласил он и снова принялся сыпать примерами.
На атомных субмаринах есть традиция один раз за плавание устраивать так называемое «Кафе «От шефа». Офицеры украшают помещение столовой как пафосный ресторан, готовят изысканный ужин и лично сервируют его для остальных членов экипажа. В южных штатах в период рабовладения существовал ритуал сатурналий. На Рождество плантатор оделял рабов подарками и позволял им навестить родичей на близлежащих плантациях. Все рабы получали несколько дней свободы. Им полагалось столько яблочного бренди, сколько они могут выпить, и столько свинины, сколько могут съесть. Как писал Фредерик Дуглас, рабы объедались и кутили до дурноты. Мучаясь похмельем и страдая животом, они каждый год убеждались, что не созданы для жизни в изобилии, что воля их слишком слаба, что им необходима рука хозяина. Проведя так несколько дней, они возвращались к прежней рабской жизни с облегчением.
Доктор Бролли прекрасно ориентировался в теме, примеров знал великое множество и под действием шерри был весьма словоохотлив.
– У амишей есть любопытная практика, она называется «румспринга». Слово это означает «скакать» или «бегать кругами». На пороге взрослой жизни подросткам общины дается разрешение вкусить плодов внешнего мира. Юные амиши могут на собственном опыте ощутить, что такое наркотики, секс, унылая жизнь на минимальную заработную плату. И, как и в случае с рабами во время сатурналий, итогом становятся жестокое похмелье и облегченное возвращение к простой и безыскусной жизни в общине.
Джамал поглядывал на часы. Кейшан боролся с желанием проверить сообщения на телефоне. Профессору было что рассказать, и он никуда не торопился. Он умолкал лишь для того, чтобы перевести дух. Рот его блестел от шерри, длинные седые патлы растрепались во все стороны, и видом он напоминал древнего колдуна. Еретика, горячо проповедующего свою ересь. Сверля пламенным взглядом небогатую свою аудиторию, он вопросил:
– Знаете ли вы, почему наша страна – возможно, наимудрейший, наиуспешнейший человеческий эксперимент – не практикует ритуальную смену власти?
Не дождавшись ответа, доктор Бролли взревел:
– Карнавал! Фашинг!
И принялся объяснять, что последнее является немецким эквивалентом французского Марди Гра – завершающего дня празднеств перед началом изнурительного поста. В XVII веке в Баварии фашинг включал в себя ритуальную смену власти. Крестьянам дозволялось есть, пить, веселиться – а иногда и совокупляться – в церквях и соборах; в городах устраивались праздничные шествия, во время которых монахи и священники проезжали на телегах по главной улице и швыряли в толпу экскременты. Похабщина становилась священной, священное – похабным. Но все это лишь на короткое время.
Именно такой момент выбрал Мартин Лютер, чтобы вывесить на двери храма свои тезисы. Выступив с критикой католической церкви, он дал начало протестантизму.
– Вы ведь согласитесь, что Америка – государство протестантское? – уточнил доктор Бролли. – По-крайней мере, таковым оно основано. Протестантизм был создан в ходе ритуальной смены власти, и потому все протестантские религии таких ритуалов боятся. Его Святейшество папа римский продолжит омывать и целовать ноги бедняков в Великий Четверг, но протестанты такую уязвимость себе позволить не могут. В этом фатальный изъян нашей великой страны. Не готова она ссудить самым бедным, слабым, бесправным хотя бы час ритуальной власти. Дать возможность насладиться хотя бы одним днем, данным в счет будущих лишений. Да, есть у нас выхолощенные подобия таких ритуалов, вроде Хэллоуина и рождественских колядок для детей, но для взрослых это ничто. Такой ерундой взрослого человека не измотаешь, не убедишь терпеть свою бедность еще год.
Выдержав почтительную паузу, Джамал попытался вернуть беседу в первоначальное русло:
– Ну а список-то? В интернете который?
– Он настоящий? – с отчаянием взмолился Кейшан.
Утомленный выпитым, доктор Бролли с досадой поцокал языком. Протянул бледную руку, нежно пригладил Кейшану буйные кудри.
– Как специалист по социальной антропологии я много раз слыхал о существовании такого списка. Это городская легенда. Обыкновенная выдумка.
На лицах его юных гостей отразилось разочарование. Они пришли сюда спросить о своем товарище, узнать, не поможет ли им профессор. Увы, помочь он был не в силах. Или просто не хотел. Тупик.
Словно почувствовав их уныние, доктор Бролли поерзал в кресле. И то ли потакая им, то ли из кокетства спросил:
– А что происходит с теми, кто набрал слишком много голосов в этом вашем мифическом списке?
Разумеется, вопрос был задан исключительно с точки зрения социальной антропологии.
Опустив глаза, Кейшан придвинулся поближе к креслу. Встал на колени у ног ученого мужа. Вода в пластиковом тазике уже давно остыла. Кейшан взял с пола сложенное полотенце.
– Ну, примерно так… – проговорил он, бережно вынимая ногу профессора из чуть теплой воды.
Он обтер бледную ступню полотенцем, опустил на ковер, проделал то же самое с другой ногой, а затем по очереди поднес обе холодные сморщенные ступни к губам и поцеловал.
Доктор Эммет Бролли наблюдал за его действиями, отвесив бородатую челюсть. Он не знал, как реагировать.
Облобызав профессорские ноги, Кейшан без суеты вынул из-за пояса короткоствольный револьвер и засадил пулю прямо в разинутый профессорский рот. На выстрел никто не прибежал. В здании больше никого не было.
– Фальстарт, – произнес Джамал.
Бролли распластался в кресле под своей стеной почета, увешанной многочисленными дипломами, сертификатами, свидетельствами и грамотами. Глубокий кратер на месте его лица быстро заполнялся кровью. Кровь карманом брызгала из пробитой сонной артерии. Больше он никого не уморит скукой бесконечных лекций. Некоторое время его руки еще подрагивали, а потом кровь перестала литься с бороды. Профессор был мертв.
Кейшан убрал револьвер за пояс.
– Через несколько дней это уже будет неважно. – Он кивнул Джамалу на пафосный мавританский ножичек для бумаги. – Ну, сколько стоит?
Джамал пролистывал в телефоне список. С каждым днем список делался все длиннее, люди торопились внести кандидатуры перед закрытием. Наконец имя нашлось.
– Ты не поверишь…
Кейшан застыл.
– Ну?!
Джамал, сияя, поднял взгляд от экрана.
– Шестнадцать тысяч голосов!!!
Фактически у них теперь была собственная политическая партия. Кейшан ахнул, зажал рот обеими ладонями и шепотом заверещал в них от восторга. Джамал взял со стола мавританский ножичек.
– Слава Богу, Уолтер нам рассказал, – вздохнул он, срезая ухо.
Кейшан, покраснев, беспомощно развел руками и проговорил еле слышно:
– Бедный Уолт…
Джамал передал ему ухо со сверкающей в мочке бриллиантовой серьгой. Они с Кейшаном стукнулись кулаками над изуродованным трупом доктора Эммета Бролли. Прежде чем уйти, Кейшан снял со стены раму с опаленным флагом, реликвией каких-то давно забытых протестов. Подержал в руках с благоговением и повесил обратно, перевернув правильной стороной.
Джамал взял книгу Саула Алински, которую профессор читал перед смертью, полистал безразлично.
– Прошло время красивых слов, – сказал он и аккуратно возложил хрупкую бумагу в жадное пламя камина.

насрано 34617 раз:
[0][1][2][3][4][5][6][7][8][9][10][11][12][13][14][15][16][17][18][19][20][21][22][23][24][25][26][27][28][29][30][31][32][33][34][35][36][37][38][39][40][41][42][43][44][45][46][47][48][49][50][51][52][53][54][55][56][57][58][59][60][61][62][63][64][65][66][67][68][69][70][71][72][73][74][75][76][77][78][79][80][81][82][83][84][85][86][87][88][89][90][91][92][93][94][95][96][97][98][99][100][101][102][103][104][105][106][107][108][109][110][111][112][113][114][115][116][117][118][119][120][121][122][123][124][125][126][127][128][129][130][131][132][133][134][135][136][137][138][139][140][141][142][143][144][145][146][147][148][149][150][151][152][153][154][155][156][157][158][159][160][161][162][163][164][165][166][167][168][169][170][171][172][173][174][175][176][177][178][179][180][181][182][183][184][185][186][187][188][189][190][191][192][193][194][195][196][197][198][199][200][201][202][203][204][205][206][207][208][209][210][211][212][213][214][215][216][217][218][219][220][221][222][223][224][225][226][227][228][229][230][231][232][233][234][235][236][237][238][239][240][241][242][243][244][245][246][247][248][249][250][251][252][253][254][255][256][257][258][259][260][261][262][263][264][265][266][267][268][269][270][271][272][273][274][275][276][277][278][279][280][281][282][283][284][285][286][287][288][289][290][291][292][293][294][295][296][297][298][299][300][301][302][303][304][305][306][307][308][309][310][311][312][313][314][315][316][317][318][319][320][321][322][323][324][325][326][327][328][329][330][331][332][333][334][335][336][337][338][339][340][341][342][343][344][345][346][347][348][349][350][351][352][353][354][355][356][357][358][359][360][361][362][363][364][365][366][367][368][369][370][371][372][373][374][375][376][377][378][379][380][381][382][383][384][385][386][387][388][389][390][391][392][393][394][395][396][397][398][399][400][401][402][403][404][405][406][407][408][409][410][411][412][413][414][415][416][417][418][419][420][421][422][423][424][425][426][427][428][429][430][431][432][433][434][435][436][437][438][439][440][441][442][443][444][445][446][447][448][449][450][451][452][453][454][455][456][457][458][459][460][461][462][463][464][465][466][467][468][469][470][471][472][473][474][475][476][477][478][479][480][481][482][483][484][485][486][487][488][489][490][491][492][493][494][495][496][497][498][499][500][501][502][503][504][505][506][507][508][509][510][511][512][513][514][515][516][517][518][519][520][521][522][523][524][525][526][527][528][529][530][531][532][533][534][535][536][537][538][539][540][541][542][543][544][545][546][547][548][549][550][551][552][553][554][555][556][557][558][559][560][561][562][563][564][565][566][567][568][569][570][571][572][573][574][575][576][577][578][579][580][581][582][583][584][585][586][587][588][589][590][591][592][593][594][595][596][597][598][599][600][601][602][603][604][605][606][607][608][609][610][611][612][613][614][615][616][617][618][619][620][621][622][623][624][625][626][627][628][629][630][631][632][633][634][635][636][637][638][639][640][641][642][643][644][645][646][647][648][649][650][651][652][653][654][655][656][657][658][659][660][661][662][663][664][665][666][667][668][669][670][671][672][673][674][675][676][677][678][679][680][681][682][683][684][685][686][687][688][689][690][691][692][693][694][695][696][697][698][699][700][701][702][703][704][705][706][707][708][709][710][711][712][713][714][715][716][717][718][719][720][721][722][723][724][725][726][727][728][729][730][731][732][733][734][735][736][737][738][739][740][741][742][743][744][745][746][747][748][749][750][751][752][753][754][755][756][757][758][759][760][761][762][763][764][765][766][767][768][769][770][771][772][773][774][775][776][777][778][779][780][781][782][783][784][785][786][787][788][789][790][791][792][793][794][795][796][797][798][799][800][801][802][803][804][805][806][807][808][809][810][811][812][813][814][815][816][817][818][819][820][821][822][823][824][825][826][827][828][829][830][831][832][833][834][835][836][837][838][839][840][841][842][843][844][845][846][847][848][849][850][851][852][853][854][855][856][857][858][859][860][861][862][863][864][865][866][867][868][869][870][871][872][873][874][875][876][877][878][879][880][881][882][883][884][885][886][887][888][889][890][891][892][893][894][895][896][897][898][899][900][901][902][903][904][905][906][907][908][909][910][911][912][913][914][915][916][917][918][919][920][921][922][923][924][925][926][927][928][929][930][931][932][933][934][935][936][937][938][939][940][941][942][943][944][945][946][947][948][949][950][951][952][953][954][955][956][957][958][959][960][961][962][963][964][965][966][967][968][969][970][971][972][973][974][975][976][977][978][979][980][981][982][983][984][985][986][987][988][989][990][991][992][993][994][995][996][997][998][999][1000][1001][1002][1003][1004][1005][1006][1007][1008][1009][1010][1011][1012][1013][1014][1015][1016][1017][1018][1019][1020][1021][1022][1023][1024][1025][1026][1027][1028][1029][1030][1031][1032][1033][1034][1035][1036][1037][1038][1039][1040][1041][1042][1043][1044][1045][1046][1047][1048][1049][1050][1051][1052][1053][1054][1055][1056][1057][1058][1059][1060][1061][1062][1063][1064][1065][1066][1067][1068][1069][1070][1071][1072][1073][1074][1075][1076][1077][1078][1079][1080][1081][1082][1083][1084][1085][1086][1087][1088][1089][1090][1091][1092][1093][1094][1095][1096][1097][1098][1099][1100][1101][1102][1103][1104][1105][1106][1107][1108][1109][1110][1111][1112][1113][1114][1115][1116][1117][1118][1119][1120][1121][1122][1123][1124][1125][1126][1127][1128][1129][1130][1131][1132][1133][1134][1135][1136][1137][1138][1139][1140][1141][1142][1143][1144][1145][1146][1147][1148][1149][1150][1151][1152][1153][1154][1155][1156][1157][1158][1159][1160][1161][1162][1163][1164][1165][1166][1167][1168][1169][1170][1171][1172][1173][1174][1175][1176][1177][1178][1179][1180][1181][1182][1183][1184][1185][1186][1187][1188][1189][1190][1191][1192][1193][1194][1195][1196][1197][1198][1199][1200][1201][1202][1203][1204][1205][1206][1207][1208][1209][1210][1211][1212][1213][1214][1215][1216][1217][1218][1219][1220][1221][1222][1223][1224][1225][1226][1227][1228][1229][1230][1231][1232][1233][1234][1235][1236][1237][1238][1239][1240][1241][1242][1243][1244][1245][1246][1247][1248][1249][1250][1251][1252][1253][1254][1255][1256][1257][1258][1259][1260][1261][1262][1263][1264][1265][1266][1267][1268][1269][1270][1271][1272][1273][1274][1275][1276][1277][1278][1279][1280][1281][1282][1283][1284][1285][1286][1287][1288][1289][1290][1291][1292][1293][1294][1295][1296][1297][1298][1299][1300][1301][1302][1303][1304][1305][1306][1307][1308][1309][1310][1311][1312][1313][1314][1315][1316][1317][1318][1319][1320][1321][1322][1323][1324][1325][1326][1327][1328][1329][1330][1331][1332][1333][1334][1335][1336][1337][1338][1339][1340][1341][1342][1343][1344][1345][1346][1347][1348][1349][1350][1351][1352][1353][1354][1355][1356][1357][1358][1359][1360][1361][1362][1363][1364][1365][1366][1367][1368][1369][1370][1371][1372][1373][1374][1375][1376][1377][1378][1379][1380][1381][1382][1383]