http://spacedigest.com.ru/index.php/Libyan+Arab+Jamahiriya?l_id=526
дырке в африке какие-то
жажа
2008-12-15 12:34:39 #
Ну эта.. Обычные африканские дырки в африке.
2008-12-15 12:34:47 #
по этой ссылке не видно ничего,
http://maps.google.ru/maps?f=q&hl.. ..pn=0.056705,0.076904&t=h&z=14 тут лучше
http://maps.google.ru/maps?f=q&hl.. ..pn=0.056705,0.076904&t=h&z=14 тут лучше
2008-12-15 13:11:12 #
http://www.panoramio.com/photo/13443699
фотки есть, это нифига не спутниковый синдром
фотки есть, это нифига не спутниковый синдром
2008-12-15 13:12:27 #
Это ирригационные поля, выращивают что-то. Если приглядеться - видны поливалки.
2008-12-15 13:12:46 #
там в каментах кстати пишут, что это пшеница и ячмень. черное - это, видимо, земля. хотя и подозрительно как то :)
2008-12-15 13:24:30 #
То есть вы хотите сказать, что там стоят полукафтаны и их никто не выключает?! Африка уже не та :(((
![[1]](https://svalko.org/data/2008_12_05_23_06_344103_1.gif){kind=link}
2008-12-15 14:14:24 #
... Незнайка во что бы то ни стало хотел дознаться, в чем
тут дело. Присмотревшись внимательней, он заметил, что пос-
реди поля стоял столб, вокруг которого был намотан металлический
трос. Конец этого троса был привязан сбоку к машине, которая
ходила, таким образом, по кругу, как на привязи. Трос
постепенно разматывался и удлинялся, благодаря чему машина
описывала все более широкие круги.
-- Ах, вот в чем тут дело! -- обрадовался Незнайка. --
Ну-ка, посмотрим, что будет, когда весь трос размотается.
Ждать пришлось не очень долго. Машина описала последний,
самый большой круг, остановилась сама собой и стала давать
гудки:
"Ту-у! Ту-у! Ту-у!"
Словно в ответ на эти гудки, откуда-то издали раздался
свист. Гудки прекратились. Через минуту послышался стрекот, и
наши путешественники увидели коротышку, который ехал на
каком-то смешном мотоцикле на гусеничном ходу. Соскочив с
мотоцикла, коротышка приветливо поздоровался с
путешественниками и спросил:
-- Вы, наверно, заинтересовались работой Циркулины?
-- А что это -- сенокосилка, что ли? -- спросил Незнайка.
-- Нет, это так называемый универсальный круговой самоходный
посадочный комбайн, -- сказал коротышка. -- Этот комбайн
срезает траву, потом вспахивает землю плугом, сажает зерна при
помощи имеющейся внутри механической сажалки и, наконец,
боронит. Но это еще не все. Вы уже, наверно, заметили, что
срезанная трава поступает внутрь комбайна. Там она
измельчается, растирается, смешивается с химическим удобрением
и тут же зарывается в землю, благодаря чему образуется так
называемое комбинированное удобрение, очень полезное для
растений. Вместе с удобрением в землю при вспашке вносится
активированная подкормка, которая содействует более быстрому
произрастанию растений, благодаря чему нам удается собирать
два, три и даже четыре урожая за лето. Я забыл сказать, что в
передней части машины, как раз за стригущим устройством,
имеется пылесос. Его назначение -- всасывать семена сорняков,
которые могут оказаться на земле вместе с пылью. Семена
сорняков растираются жерновками и также идут на удобрение. В
растертом виде они уже прорасти не могут и поэтому не опасны
для посевов. Таким образом, комбайн не только пашет, сеет и
боронит -- он еще удобряет землю, вносит подкормку и борется с
сорняками. Поэтому он и называется универсальным.
-- А для чего машина привязана к столбу? -- спросил
Незнайка.
-- Для того, чтоб она могла работать без машиниста, --
сказал коротышка. -- Трос, которым она привязана к столбу,
присоединен к рулевому управлению. В зависимости от натяжения
троса руль устанавливается таким образом, что машина делает
большие или меньшие круги. Как только трос размотается
полностью, машина автоматически останавливается и начинает
давать гудки. Услышав гудки, машинист подъезжает к комбайну и
переводит его на другой участок.
тут дело. Присмотревшись внимательней, он заметил, что пос-
реди поля стоял столб, вокруг которого был намотан металлический
трос. Конец этого троса был привязан сбоку к машине, которая
ходила, таким образом, по кругу, как на привязи. Трос
постепенно разматывался и удлинялся, благодаря чему машина
описывала все более широкие круги.
-- Ах, вот в чем тут дело! -- обрадовался Незнайка. --
Ну-ка, посмотрим, что будет, когда весь трос размотается.
Ждать пришлось не очень долго. Машина описала последний,
самый большой круг, остановилась сама собой и стала давать
гудки:
"Ту-у! Ту-у! Ту-у!"
Словно в ответ на эти гудки, откуда-то издали раздался
свист. Гудки прекратились. Через минуту послышался стрекот, и
наши путешественники увидели коротышку, который ехал на
каком-то смешном мотоцикле на гусеничном ходу. Соскочив с
мотоцикла, коротышка приветливо поздоровался с
путешественниками и спросил:
-- Вы, наверно, заинтересовались работой Циркулины?
-- А что это -- сенокосилка, что ли? -- спросил Незнайка.
-- Нет, это так называемый универсальный круговой самоходный
посадочный комбайн, -- сказал коротышка. -- Этот комбайн
срезает траву, потом вспахивает землю плугом, сажает зерна при
помощи имеющейся внутри механической сажалки и, наконец,
боронит. Но это еще не все. Вы уже, наверно, заметили, что
срезанная трава поступает внутрь комбайна. Там она
измельчается, растирается, смешивается с химическим удобрением
и тут же зарывается в землю, благодаря чему образуется так
называемое комбинированное удобрение, очень полезное для
растений. Вместе с удобрением в землю при вспашке вносится
активированная подкормка, которая содействует более быстрому
произрастанию растений, благодаря чему нам удается собирать
два, три и даже четыре урожая за лето. Я забыл сказать, что в
передней части машины, как раз за стригущим устройством,
имеется пылесос. Его назначение -- всасывать семена сорняков,
которые могут оказаться на земле вместе с пылью. Семена
сорняков растираются жерновками и также идут на удобрение. В
растертом виде они уже прорасти не могут и поэтому не опасны
для посевов. Таким образом, комбайн не только пашет, сеет и
боронит -- он еще удобряет землю, вносит подкормку и борется с
сорняками. Поэтому он и называется универсальным.
-- А для чего машина привязана к столбу? -- спросил
Незнайка.
-- Для того, чтоб она могла работать без машиниста, --
сказал коротышка. -- Трос, которым она привязана к столбу,
присоединен к рулевому управлению. В зависимости от натяжения
троса руль устанавливается таким образом, что машина делает
большие или меньшие круги. Как только трос размотается
полностью, машина автоматически останавливается и начинает
давать гудки. Услышав гудки, машинист подъезжает к комбайну и
переводит его на другой участок.
2008-12-15 14:38:40 #
Это именно дырки (они конической формы). Добыча угля открытым сособом или бурлянтов. Посмотрите возле города Мирный в якутии тоже должны быть дырка здоровая. Там бурлянты добывают.
2008-12-15 22:20:37 #
Если включить фотографии, то там всё ясно объяснено
مشروع الكفرة الزراعي .... هذه الدوائر عبارة عن
حقول للقمح و الشعير في قلب الصحراء
مشروع الكفرة الزراعي .... هذه الدوائر عبارة عن
حقول للقمح و الشعير في قلب الصحراء
2012-05-23 21:50:46 #
Это ж сельское хозяйство. Поля орошаемые. Круглые они оттого что их так орошать удобнее.
См. гугль, "круговое орошение". Там много.
Есть по всему миру, только в африке на фоне жёлтого песка они заметнее.
См. гугль, "круговое орошение". Там много.
Есть по всему миру, только в африке на фоне жёлтого песка они заметнее.
2019-09-28 12:19:53 #
«Што, ребяты, – ведь государь на стрельбы будет!» Старые солдаты и в ус не дуют – только начали пуговицы мелом драить. А нам, первогодкам, такие известия… бомба! Снаряд тридцатидюймовый в окно казармы! Крутится, взорваться желательно, а убежать от него некуда, вот она какова, солдатская-то жизнь!
Наша служба проистекала на береговой батарее в морской крепости Кронштадт. Бомбардир – это, наперво, силушка! А мы, толвуйские, крепкого корня люди, даром что харч у нас рыбный! Дружка моего ты в Толвуе видел… Усач-то! Жена-то ныне у него молода. Вот с ним мы жили в Кронштадте, ломили пополам солдатский сухарь. Каждый снаряд с мешок муки потянет, а иные ворочаешь еле-еле да на тележке к пушке препровождаешь – те страшного весу и производят такой грохот, что маковки собора морского угодника Николы шатаются и требуют срочного ремонта и реставрации!
И нонешние военные комиссары корень толвуйский, плотницкий отличили и заметили! В том же Кронштадте, в военных морских советских комендорах служил сынишко мой, и от командования много ему благодарностей было! Ныне везде грамота нужна – и в ученье востры оказались заонежане, коли допуск дан. Чудное дело: и внук доспевает в штурманском деле в Кронштадте! Пишу ему, строжусь: «Водки никак не пей, с худыми товарищами не знайся! Я в молодые годы – до пятидесяти годов – вовсе не пил. И сейчас пьян не бываю, а так только для поддержания бодрости и радостного взгляда!» С письмом внук не мешкал, отписал: «Насчет пьянства не сомневайся: я в матросском строю правофланговый, а от водки, известно, происходит крен. А на товарищей моих смотреть любо-дорого, худых меж ними не сыщешь – Краснознаменный Балтийский флот!»
…Ну это я, конечно, далеко вперед залетел. В те годы, про которые рассказ, какие мои сыны, внуки? Еще и не женился.
В казарме доведались, что царь на стрельбах будет! И верно. На другое утро батарейный командир прибегает – весь начищенный, как самовар к пасхе. От сапог сверканье, шпора за шпору цепляет, шашка по каменному полу чертит, огнеопасные искры пускает.
– После смотру, за усердие, всем по стопке вина! Но если который… Ребятушки, не выдай! – Не знает, улещивать ли, заушать ли… Ну и мы, конечно, не без понятия. Семья у него… тоже, какие достатки? В залатанном мундире иной раз придет.
Ну и што же получилось? Ведь я на смотру-то царском чуть не оплошал, чуть батарею не подвел!
Мое дело самое интересное: был я наблюдателем и стоял у американской купленной ба-ли-стру-ды! Балиструда, насилу вспомнил! Труба, сквозило-верзило этакое! Трехногое, винтики у нее, ручечки. В стекла смотришь – то же море, что и обыкновенно зришь – ан то уж за два десятка километров, простым глазом-то цель столь дальнюю не найдешь. А в сквозило – вот она! А пока явственность обнаруживаешь, винтики крутишь, ручку оттягиваешь – стрелка балиструды уж цифру показывает, сколько миль до вражеского корабля, а цифра эта потребна для верной наводки в бою.
…Вот я руками-то около балиструды сучу, как обучен, пронзительно море в стекле оглядываю. Чую, за спиной – большенная толпа: генералы, офицеры, дамы с има… Где-то меж них и государь; он не в короне ходил, а так, в фуражечке блином, дак его и не приметишь. Все шло как надо: в момент барку нашел, Только я на циферблат воззрился – малец какой-то ручку балиструдину и скрутнул! Откуда только взялся! Хорошо, приметил я, что цифра сбита, – а то бы у батареи промашка была; каждый выпущенный снаряд, это на деньги, капитан говорил, пара хромовых сапог и со шпорами!
Я опять за балиструду, а паренек не отстает, чисто комар – тут же бунчит.
– Иди, – говорю, – отсюда!
– Не пойду, – верещит, – как я есть царевич!
«Ах ты!» – думаю. Но плохого слова не сказал. А царенок этот самодержавно балиструдой овладел и чуть верхом на нее не садится.
– Так что ваше благородие, – капитану форменно докладываю, – малец этот меня от балиструды отрешил. Не знаю, врет ли, нет – царенок, говорит, я!
Пушки молчат, фейерверкер – рыжий такой у нас был – зубы скалит – желает мне в ухо дать… Капитан-рука к козырьку, к генералу подлетел – артиллерии начальнику. Этот генерал направился к другому, видать, поважнее его генералу, толстому такому. Толстый загарцевал вокруг небольшенького полковника, а тот в бинокль на море глядит и с носастой дамой умильные разговоры ведет. А как то царь с царицей и были, важный генерал их разговор прекратить не посмел, на фулиганство и беспризорность царенка внимание не обратил. Важный генерал с улыбочкой артиллерийскому-то шепнул что-то, тот посунулся было к царенку, да одумался. Капитана ручкой поманил, на мальца-царенка указал. А капитан ко мне, зверь-зверем.
– Наблюдатель – к балиструде! С августейшей особой (про царенка он это), что хошь делай! По тебе дети не заплачут. А цифру сей секунд подай!
…Я балиструду к себе тяну, царенок – к себе. И не хуже фейерверкера зубы скалит. Тут я беру свою судьбу в собственные руки, потому как пришел в последнюю отчаянность. Царенка за ухо свергнул с наблюдательного пункта и взял грех на душу: прищемил легонько ухо-то. Так ли нас дирали?! Воззрился я на море; балиструдины винтики аж свиристят у меня в руках! Баржа с песком – цель-то – уж туманом затворяется. Капитан без надежды команду дал и шашкой махнул, будто комара согнал. Вылетело из каждой крепостной пушки со сверканьем и грохотом по паре офицерских хромовых сапог, аж шпоры зазвенели.
В окошко балиструды видать: баржа корму подняла, на дно идет! Тут капитан генералу, генерал к важному этому летит, толстый уж царю, улыбаясь, докладывает. Царь-полковник ногами перебирает, даме длинноносой бинокль сует, чтоб она на потонутие баржи глянула.
Потом царь благодарил за стрельбу, мы кричали «ура» (пустяк, вроде, а запомнилось – у царя в волосах перышко от пуховой подушки трепыхалось…) Стоял я навытяжку, во фрунт, и радости во мне не было от удачной стрельбы. Зачем я ухи царенку крутил? Тоже, нашел по силам! Теперь, поди, забился где-нибудь, плачет! Вспомнилось, как самого-то хозяева в ученье бивали… Ну, потом, видно, сыскали, пряник дали, ничего.
…После стрельб шли мы по морскому городу Кронштадту, лил дождь, буржуи прятались под зонтики, а нам зонтов не полагалось, зато была песня, веселая, солдатская:
Соловей, соловей пташечка,
Канареечка жалобно поет!
После посредством этой самой балиструды пришлось нам, батарейцам, наводить крепостные орудия против царских генералов Корнилова и Краснова. Это когда эти генералы на революционный Питер шли…
А потом мы с дружком, тоже заонежанином, домой возвращались… Ты небось и вообразил – шли, мол, два здоровенных бомбардира, сапожищами топотали, на привалах щи из топора варили…
Нет! Устали, охудали… Сапоги сохраняли. Чуяли долгую жизнь впереди – берегли, шли босиком, сапоги через плечо.
Уж ближе к дому стали подходить – на обочине ось тележную узрели! Ржавая уже, но крепкая, хорошей кузнечной работы. Сгодится в крестьянстве! Взяли, на плечи вздели, а сапоги на ось эту повесили. Тяжелая, как целый день-то нести, а мы рады – будто делом заняты.
Ребятишки в деревне встречь, да врассыпную:
– Ой, маманя, два солдата идут, что шкилеты! И сапог не утянут, на палочке несут!
Захохотали мы так, что воробьи с крыш снялись. Домой-то веселые пришли!
Наша служба проистекала на береговой батарее в морской крепости Кронштадт. Бомбардир – это, наперво, силушка! А мы, толвуйские, крепкого корня люди, даром что харч у нас рыбный! Дружка моего ты в Толвуе видел… Усач-то! Жена-то ныне у него молода. Вот с ним мы жили в Кронштадте, ломили пополам солдатский сухарь. Каждый снаряд с мешок муки потянет, а иные ворочаешь еле-еле да на тележке к пушке препровождаешь – те страшного весу и производят такой грохот, что маковки собора морского угодника Николы шатаются и требуют срочного ремонта и реставрации!
И нонешние военные комиссары корень толвуйский, плотницкий отличили и заметили! В том же Кронштадте, в военных морских советских комендорах служил сынишко мой, и от командования много ему благодарностей было! Ныне везде грамота нужна – и в ученье востры оказались заонежане, коли допуск дан. Чудное дело: и внук доспевает в штурманском деле в Кронштадте! Пишу ему, строжусь: «Водки никак не пей, с худыми товарищами не знайся! Я в молодые годы – до пятидесяти годов – вовсе не пил. И сейчас пьян не бываю, а так только для поддержания бодрости и радостного взгляда!» С письмом внук не мешкал, отписал: «Насчет пьянства не сомневайся: я в матросском строю правофланговый, а от водки, известно, происходит крен. А на товарищей моих смотреть любо-дорого, худых меж ними не сыщешь – Краснознаменный Балтийский флот!»
…Ну это я, конечно, далеко вперед залетел. В те годы, про которые рассказ, какие мои сыны, внуки? Еще и не женился.
В казарме доведались, что царь на стрельбах будет! И верно. На другое утро батарейный командир прибегает – весь начищенный, как самовар к пасхе. От сапог сверканье, шпора за шпору цепляет, шашка по каменному полу чертит, огнеопасные искры пускает.
– После смотру, за усердие, всем по стопке вина! Но если который… Ребятушки, не выдай! – Не знает, улещивать ли, заушать ли… Ну и мы, конечно, не без понятия. Семья у него… тоже, какие достатки? В залатанном мундире иной раз придет.
Ну и што же получилось? Ведь я на смотру-то царском чуть не оплошал, чуть батарею не подвел!
Мое дело самое интересное: был я наблюдателем и стоял у американской купленной ба-ли-стру-ды! Балиструда, насилу вспомнил! Труба, сквозило-верзило этакое! Трехногое, винтики у нее, ручечки. В стекла смотришь – то же море, что и обыкновенно зришь – ан то уж за два десятка километров, простым глазом-то цель столь дальнюю не найдешь. А в сквозило – вот она! А пока явственность обнаруживаешь, винтики крутишь, ручку оттягиваешь – стрелка балиструды уж цифру показывает, сколько миль до вражеского корабля, а цифра эта потребна для верной наводки в бою.
…Вот я руками-то около балиструды сучу, как обучен, пронзительно море в стекле оглядываю. Чую, за спиной – большенная толпа: генералы, офицеры, дамы с има… Где-то меж них и государь; он не в короне ходил, а так, в фуражечке блином, дак его и не приметишь. Все шло как надо: в момент барку нашел, Только я на циферблат воззрился – малец какой-то ручку балиструдину и скрутнул! Откуда только взялся! Хорошо, приметил я, что цифра сбита, – а то бы у батареи промашка была; каждый выпущенный снаряд, это на деньги, капитан говорил, пара хромовых сапог и со шпорами!
Я опять за балиструду, а паренек не отстает, чисто комар – тут же бунчит.
– Иди, – говорю, – отсюда!
– Не пойду, – верещит, – как я есть царевич!
«Ах ты!» – думаю. Но плохого слова не сказал. А царенок этот самодержавно балиструдой овладел и чуть верхом на нее не садится.
– Так что ваше благородие, – капитану форменно докладываю, – малец этот меня от балиструды отрешил. Не знаю, врет ли, нет – царенок, говорит, я!
Пушки молчат, фейерверкер – рыжий такой у нас был – зубы скалит – желает мне в ухо дать… Капитан-рука к козырьку, к генералу подлетел – артиллерии начальнику. Этот генерал направился к другому, видать, поважнее его генералу, толстому такому. Толстый загарцевал вокруг небольшенького полковника, а тот в бинокль на море глядит и с носастой дамой умильные разговоры ведет. А как то царь с царицей и были, важный генерал их разговор прекратить не посмел, на фулиганство и беспризорность царенка внимание не обратил. Важный генерал с улыбочкой артиллерийскому-то шепнул что-то, тот посунулся было к царенку, да одумался. Капитана ручкой поманил, на мальца-царенка указал. А капитан ко мне, зверь-зверем.
– Наблюдатель – к балиструде! С августейшей особой (про царенка он это), что хошь делай! По тебе дети не заплачут. А цифру сей секунд подай!
…Я балиструду к себе тяну, царенок – к себе. И не хуже фейерверкера зубы скалит. Тут я беру свою судьбу в собственные руки, потому как пришел в последнюю отчаянность. Царенка за ухо свергнул с наблюдательного пункта и взял грех на душу: прищемил легонько ухо-то. Так ли нас дирали?! Воззрился я на море; балиструдины винтики аж свиристят у меня в руках! Баржа с песком – цель-то – уж туманом затворяется. Капитан без надежды команду дал и шашкой махнул, будто комара согнал. Вылетело из каждой крепостной пушки со сверканьем и грохотом по паре офицерских хромовых сапог, аж шпоры зазвенели.
В окошко балиструды видать: баржа корму подняла, на дно идет! Тут капитан генералу, генерал к важному этому летит, толстый уж царю, улыбаясь, докладывает. Царь-полковник ногами перебирает, даме длинноносой бинокль сует, чтоб она на потонутие баржи глянула.
Потом царь благодарил за стрельбу, мы кричали «ура» (пустяк, вроде, а запомнилось – у царя в волосах перышко от пуховой подушки трепыхалось…) Стоял я навытяжку, во фрунт, и радости во мне не было от удачной стрельбы. Зачем я ухи царенку крутил? Тоже, нашел по силам! Теперь, поди, забился где-нибудь, плачет! Вспомнилось, как самого-то хозяева в ученье бивали… Ну, потом, видно, сыскали, пряник дали, ничего.
…После стрельб шли мы по морскому городу Кронштадту, лил дождь, буржуи прятались под зонтики, а нам зонтов не полагалось, зато была песня, веселая, солдатская:
Соловей, соловей пташечка,
Канареечка жалобно поет!
После посредством этой самой балиструды пришлось нам, батарейцам, наводить крепостные орудия против царских генералов Корнилова и Краснова. Это когда эти генералы на революционный Питер шли…
А потом мы с дружком, тоже заонежанином, домой возвращались… Ты небось и вообразил – шли, мол, два здоровенных бомбардира, сапожищами топотали, на привалах щи из топора варили…
Нет! Устали, охудали… Сапоги сохраняли. Чуяли долгую жизнь впереди – берегли, шли босиком, сапоги через плечо.
Уж ближе к дому стали подходить – на обочине ось тележную узрели! Ржавая уже, но крепкая, хорошей кузнечной работы. Сгодится в крестьянстве! Взяли, на плечи вздели, а сапоги на ось эту повесили. Тяжелая, как целый день-то нести, а мы рады – будто делом заняты.
Ребятишки в деревне встречь, да врассыпную:
– Ой, маманя, два солдата идут, что шкилеты! И сапог не утянут, на палочке несут!
Захохотали мы так, что воробьи с крыш снялись. Домой-то веселые пришли!